— Что они, оглашенные, надумали? — перевела дух попадья. — Уж не топить ли младенцев собрались?
— Папенька, господь с тобой, окрести младенцев, — взмолилась старшая поповская дочь. — Не могут они сено монастырю отдать — оно барское.
— А мне куда идти? В расстриги? Архиерей Савва человек без шуток. Сказал — сделал.
— Из-за сена души крестьянские губить! — взорвался вдруг поповский сын. — Посмешищем стали на всю округу! Надоели вы мне! Таскайте сами свой гроб. — И пошел прочь.
— Какой же он — наш? — всплеснула руками попадья.
— Прокляну! — возопил могучим басом отец Феодосий. — Вернись, беспутный отрок!
В крапиве хохотала деревенская детвора.
Только на берегу, куда сбежалась вся женская половина деревни, удалось Алексею поговорить с Катенькой. Она пришла к мосткам с «лишним» младенцем на руках и, увидев молодого барина, сразу отошла в сторонку, словно ожидая, что тот обратится к ней с вопросом.
— Ты знаешь мою сестру? — спросил Алексей, боясь верить в удачу.
— Софьей ее зовут? Она совсем недавно приехала. Тихая, все молчит…
— Ты сейчас в скит с младенцем поплывешь, да? Передашь Софье записочку?
— Передам. — Босая нога осторожно стала чертить узор на песке.
— Да чтоб никто не видел.
— Угу…
— И ответ привези.
— Хорошо, барин. — Записка исчезла в складках синего сарафана.
— Что хочешь за услугу? — Алексей осторожно погладил льняные косички.
— Бусики… — Девочка кокетливо скосила глаза.
— Катюша, отплываем. Давай младенца! — закричали бабы.
— Я сама. — Катенька прыгнула в лодку. Матери сели за весла, и над озером поплыла тихая песня.
Алексей пошел назад к Анашкиным. «Теперь осталось одно — ждать. Надо же какое дело провернул!» Он усмехнулся, вспоминая события этого хлопотливого утра. Предприимчивое до бесшабашности, отчаянное поведение некоего молодого человека, в котором он с трудом узнавал себя, обязывало его к новым, неведомым подвигам, и от их предчувствия становилось страшновато и упоительно на душе. Ему казалось, что в руках у него шпага, кисть крепка и подвижна, тело упруго и, блестяще владея всеми парадами итальянской и французской школы, он ведет свой самый ответственный бой, когда приходится драться не из-за мелочной обиды, не из-за вздорного слова, а во имя самой Справедливости: «Позиция ангард! Защищайтесь, сэр! Ах ты, господи… Скорее бы Катенька вернулась…»
Неожиданно рядом раздался хруст веток и из кустов, скрывающих от глаз глубокий, тенистый овраг, вышел, отряхивая подол рясы, отец Феодосий — лицо грознее тучи, взгляд — две молнии, за ним, воровато оглядываясь по сторонам, с трудом волоча пустую коляску, вылезла раскисшая попадья.
— Доброе утро, — вежливо поздоровался Алексей. — Отвезли бабушку?
Показалось ли Алеше, или впрямь священник упомянул имя черта?
— Маму не видели, барин? — встретила Алексея хозяйка. — Давно бы ей надо дома быть. А может, сжалился отец Феодосий, пустил маму в храм и отходную над ней читает?
— Я сейчас встретил отца Феодосия.
— С мамой?
— Порожние.
— А мама где? О господи, матушка родимая! Когда предадим тебя сырой земле? Не было тебе покоя в жизни, нет его и после смерти…
В избу, стуча пустыми ведрами, вбежала соседская Фроська.
— Вера, не вой! Послушай меня-то. Сейчас бабы сказывали… Лежит бабушка Наталья посередине деревни у колодца. Стыд-то, срамота! Потерял ее, что ли, отец Феодосий?
— Санька, Петрушка, Ерема!.. — заголосила Вера. — Бегите, зовите мужиков. Потеряли бабушку! Надо бабушку искать!
У колодца, плотно обступив гроб, стояла толпа. Вера растолкала народ, опустилась на колени и припала к восковой материнской щеке.
— Прости нас, родимая! — крикнула она с плачем, но, вдруг вспомнив слова молодого барина, утихла, осторожно втянула в себя воздух, внюхалась. Не только мерзкого духа разложения не уловила Вера, но даже показалось ей, что материнская щека источает легкое тепло, как стена родной избы. Вера поднялась с колен и задумчиво оглядела народ.
— А матери-то твоей, видно, не плохо без святого благословения, а, Верунь?
— Ишь, умастилась в гробу, ишь, разнежилась, словно на лавке подремнуть легла.
— Нету духа тлетворного, — проговорила Вера, будто извиняясь.
— Не пахнет? — Бабы еще теснее обступили гроб, постигая смысл услышанного.
Васька, подпасок, конопатый мальчонка с выгоревшими на солнце лохмами и невесомым, ветром высушенным телом, первый произнес это слово, которое на лету было подхвачено обомлевшими от испуга и восторга бабами: «Святая…»
— Скажешь тоже… святая! — с сомнением проговорил староста. — Господь такую милость только великим сказывает.
— А что «великим»… — загалдел народ. — Жила честно, работала с утра до ночи, детей шестнадцать душ родила — вот и уподобилась.
— Все работают, все рожают, — прошамкала завистливо столетняя старуха с клюкой. — Почему одной Наташке такая милость?
— Не шумите, православные! Неужели впрямь Наталья не гниет? — Староста тяжело опустился на колени и сунул под аккуратно сложенные бабушкины персты свой красный, в прожилках нос. — Мятой пахнет. — Лицо старосты выражало неподдельное изумление. — Святая, точно. Принесет нам Наталья великие блага. Ни у кого на сто верст в округе такого не было.
Прибежавшие с гумна анашкинские мужики стали подсовывать под гроб полотенца.
— Так понесем, на руках! Все понесем! — раздались крики. Бабушку опять поставили на стол. Гроб украсили пижмой, луговыми васильками и гроздями краснеющей рябины. Бойкие невестки принялись обтирать стены и мыть пол, а Вера поставила большую квашню теста. Суета была, как на Пасху.
Алексей, спасаясь от шума и суеты, пошел на озеро, сел на камень. Одинокая старуха на мостках полоскала белье, спеша скорее кончить работу и бежать на анашкинский двор. Взметая пыль, проехал мужик в телеге — повез в соседний приход благую весть. Из камышей вылезли на берег гуси и с гвалтом, словно обсуждая последние деревенские новости, принялись охорашиваться, топоча красными лапами.
«Может быть, в этот самый момент Софья читает мою записку», — подумал Алексей.
«… я буду ждать тебя завтра около скита. Знаешь овражек за березовым лесом, где чистый орешник, где ключ из-под камня бьет? Там и буду ждать. Если не выпустят тебя сестры за стены, сообщи, как нам встретиться. Алексей Корсак, бывшая Аннушка».
— Не так написал, — ругал себя Алексей. — Сухо написал, не ласково. Да забыл добавить, что если завтра не встретимся, то я и послезавтра приду, всю неделю буду ходить, весь месяц…
Лодка с младенцами вернулась только под вечер. Тихие и благостные матери чинно вылезли на берег, ласково прижимая к груди окрещенных младенцев. Большого труда им стоило уговорить сестер на обряд. «Не положено, не по чину, да мыслимо ли?..» — говорили схимницы, но потом пожалели детские души и перекупали всех младенцев в озере с необходимым ритуалом.
