Зато на улице было свежо. Набережная встретила ветром, пропитанным влажной пылью. Небо было свинцовым, без единого проблеска. Нева жила обычной трудовой жизнью, вверх по течению тянулась барка с сеном, вниз шли струги с непилеными бревнами, хлопали на ветру паруса, грохотала цепь спускаемого в воду якоря. Гребцы резво колотили веслами по воде, перевозя в своих утлых челнах обывателей с одного берега на другой.
Матвей вскочил в седло и неторопливо направился в сторону усадьбы. Купчая уже была составлена, часть денег отдана, поэтому он с полным правом мог называть усадьбу своей. Он даже название ей придумал — «Клены», поскольку очень хороши там были клены у каретного сарая и у мельницы. Да и у лодочного сарая рос пригожий кленок, молоденький еще, но аккуратный. Если очередное наводнение не подмоет ему корни, то вырастят со временем в могучее дерево.
Думай, Матвей, думай и сопоставляй. Что-то слишком много новостей ты получаешь за последние дни. И новости одна другой увесистее, словно камнепад в горах. Может, и впрямь его сглазили, нашептали, надули в уши ядовитого дыма?
Письмо от Лизоньки он получил за день до визита к Бирону. Взял его в руки с опаской, словно горячую бумагу. Сейчас начнутся упреки, и главная обида в том, что справедливые. Сколько можно его, словно слепого кутенка, носом в лужу тыкать? Но против ожидания, письмо было спокойным, почти радостным. Он прощен, слава тебе господи, прощен и забыт.
Одной заботой меньше, но в конце послания пришлось проглотить горькую пилюлю. Какой-то неведомый шляхтич подробно и со скрытым злорадством рассказывал «о той даме, с которой вы знакомство водите». Оказывается, Лизонька своими глазами видела его встречу с Николь в кофейном дому. Ах, если бы он знал это раньше, не чувствовал себя таким дураком. Однако этот шляхтич слишком много на себя берет. Видите ли, «названная дама» хоть и предъявила нужные для вскрытия могилы документы, вела себя странно, назвалась вдовой Виктора Сюрвиля, а потом выяснилось, что она вовсе не вдова, а дальняя родственница.
«Тебе-то, Ксаверий, какое до этого дело? Ты сам-то кто таков?» А-а-а… Это же князь Гондлевский, как он о нем забыл? Родной братец атамана, который напал на их карету.
Вчера он страшно разозлился на «доброжелательного» Ксаверия, который всеми способами пытался очернить Николь, по самому тону письма это было видно, а сейчас вдруг вредная приписка пана Гондлевского увиделась совсем в другом свете. Значит, не все ложь, если Николь действительно родственница покойного Сюрвиля. Вопрос только, кто дальше спросит Матвея про могильные деньги — сама Николь или аббат, ее мнимый батюшка.
Поспешая в «Клены», Матвей надеялся получить из рук сторожа записку от Николь. Однажды уже старик исполнял роль Гермеса, посыльного богов, и справился со своей ролью отлично: влюбленные обменялись письмами. На этот раз никаких записок не было.
Матвей не стал задерживаться в своих владениях. На прощание сторож сказал ему озабоченно:
— Шлялся здесь вчера какой-то мужик, в ворота не входил, но все высматривал. Я говорю: «Дядя, тебе чего?», а он не ответил и поспешил прочь. Вы, барин, никого сюда не посылали?
— Да мало ли шляется тут разбойников? Место тихое, вот и выискивают чем поживиться.
— Да не похож мужик на разбойника-то. Борода, как лопата, а рука, что палку держит, белая, к работе не привычная. Глаз-то у меня острый.
— Вот тебе деньги. Купи собаку. Не помешает.
Вечером Матвей достал из сундука три цепочки, на одной висела ладанка, на другой заговоренный оберег в виде камушка с глазом, на третьем медальон с Лизонькиным локоном. Все три цепочки пошли в кисет, который был послан слугой в дом богатея Сурмилова, его знали все на Васильевском острове.
А сторож в усадьбе «Клены» пересчитал вечером деньги, выданные барином, но собаку покупать не стал, пожадничал, за что ему со временем пришлось заплатить подороже.
Часть III
1
Миних вернулся в Петербург в середине июля и сразу был принят во дворце. Конечно, фельдмаршал ожидал совсем другой встречи, и дело здесь не в пышности и не в количестве заздравных тостов. Просто он не почувствовал должного уважения к задаче, которую решил с таким блеском.
Война — это хорошая мужская работа в хорошей мужской компании, там жизнь определяют твердый расчет и порыв. Удивительно, как эти два понятия могут уживаться рядом, но война состоит из противоречий. Но одно точно и непреложно. Обдумывая план очередной баталии, ты без зазрения совести можешь сбросить семейные вериги, не думать о детях, о деньгах, которых всегда не хватает, не размышлять с мучительной обидой, что государыня не была достаточно ласкова, а паршивец Бирон слишком лицемерно улыбался, затевая очередную каверзу. Словом, ты счастлив.
Война просветляет человека. Когда ты занят государственным делом, а плата за успех — смерть многих людей, а может быть, и твоя собственная, привычная суета мирного быта видится пустой и никчемной. На войне мозги не праздны, а пребывают в постоянном напряжении, чувство ответственности не дает расслабиться ни на минуту, спишь всего по пять-шесть часов в сутки, и этого достаточно для восстановления сил. И как-то само собой появляется понимание главного, словно ты вдруг разгадал смысл бытия и теперь уже никогда не будешь бессмысленно коптить небо, но каждое твое деяние будет кирпичом в угодной Богу храмине.
Именно в таком состоянии Миних летел на встречу с государыней, а она, похоже, не только не оценила его порыв и преданность, но и остудила. Вопросы, касаемые самой осады, были заданы как-то безучастно. Это и понятно, все доклады Миниха были очень подробны. Но истинный интерес проглянул во фразе, которую Миних раньше с государыней не обсуждал.
— Где обретается беглый король Станислав Лещинский?
— Этого я не знаю. Пока.
— А понимаешь ли ты, Христофор Антонович, что бегство короля обесценило наши победы? Что стоит ему теперь собрать новую армию и начать чинить козни против Польши и нас?
— Уверяю вас, ваше величество, это невозможно. Дух Станислава сломлен. Я уверен, что у него теперь одно желание — спасти свою жизнь и избежать плена. На большее он не претендует.
— Основываясь на чем утверждаешь ты подобное?
Миних смешался, право, он не заслужил ни такого тона, ни такого допроса.
— Прежде всего, я основываюсь на здравом смысле. В Данциге я снимал допросы и знаю, что король бежал в крестьянском платье без денег и ясного плана действий. Французская армия ему не помогала.
— А кто помогал? — Анна Иоанновна так и подалась вперед.
— Вот этого выяснить не удалось. Побег короля был обставлен таинственно. Задумал все это французский посланник де Монти. Посланник сейчас находится в Петербурге. Велите его допросить.
Маркизу де Монти уже задавали каверзные вопросы. Он и не отпирался от того, что помогал королю. Вначале посланник жил под домашним арестом в частном дому, но потом решено было ужесточить режим, и сейчас маркиз находился в Копорье под крепкой охраной.
