— Мне холодно, — сказала Николь, — как замерзшему ангелу на шпице.
Душа Матвея тут же откликнулась восторгом. Значит, она не собирается немедленно одеться и убежать по своим неясным делам. Она согласна побыть еще в его (конечно, уже его!) доме. Рыжее платье на полу, вбирая лучи заходящего солнца, образовало яркий пылающий круг. Пусть лежит, пока в нем нет надобности.
Они, смеясь, сбросили плащ на пол и залегли между перин — душно, пыльно и прекрасно. В этом мягком гнезде они надежно спрятались от мира, а потому принадлежат только друг другу и никому более.
— Ну, рассказывай, рассказывай дальше. Я хочу знать о тебе все!
— Стокгольм… русские зовут его Стекольным городом. Родители умерли, а я была очень небогата. Родственники выдали меня замуж за старика. Он не был плохим человеком. Только, знаешь, некрасив и очень жаден. Говорят, что это свойственно преклонным летам. Словом, я не очень переживала из-за его смерти. Правда, выяснилось, что богатство, которым он так кичился, всего лишь миф. Хорошо хоть, что не было долгов и дом выкуплен из залога.
— Моя бедная девочка…
Поцелуи, объятия, ласковые имена, нежные всхлипы…
— А дальше…
— Мне было трудно. С делами по наследству очень помог кузен мужа де Сюрвиль. Без него я бы совершенно запуталась.
— Кто помог? — Матвей откинул с плеч край перины.
— Виктор де Сюрвиль. Он тоже умер, бедный молодой человек. Погиб при невыясненных обстоятельствах.
— Почему же — невыясненных? Очень даже выясненных.
Матвей поднял с пола рубаху и начал неловко напяливать ее на себя. Он и сам не понимал, что случилось, но твердо знал — вселенная, где обитало счастье и сияли райские краски, схлопнулась. Во всяком случае, на сегодня.
«Ах Виктор! Зачем ты появился в этой комнате в столь неподходящее время. Неужели несчастная душа твоя никак не хочет успокоиться и все время мешается в мою жизнь? И поделом тебе, Козловский, не надо было вскрывать его могилу!»
— Куда ты? — тихонько позвала Николь. — Я тебя чем-то огорчила?
— Огорчила? Не-ет, нет…
Господи, конечно огорчила. Матвей не любил совпадений. Конечно, как всякий здравомыслящий человек, он понимал, что в жизни бывают любые случайности. Иногда все сходится в одной точке — и во времени, и в пространстве. Но смерть Виктора в жизни Матвея сыграла роковую роль. Уж два года прошло с той окаянной ночи, а он все еще продолжает расхлебывать связанные с ней неприятности. Это была его болевая точка. Казалось, что вокруг этих событий кто-то очертил огненный крут, и он никак через него не перепрыгнет. А теперь, оказывается, и Николь затесалась в эти дьявольские тенета.
Беда в том, что он не дает себе труда додумывать все до конца. И слепому видно, что за мадам де ля Мот тянется шлейф тайн. Ему бы задуматься, зачем Прекрасная дама разыскала его, для чего выказывала ласковость и произносила слова благодарности? А тут и Амур со стрелами подоспел. И ему, крылатому и беспечному, прежде чем по кофейному дому порхать, тоже следовало бы поинтересоваться, почему Николь играла чужую роль на польской границе. И куда делся ее досточтимый батюшка? Нет, не батюшка. Аббат. Она назвала его аббатом. Положим, в Россию ехал католический священник, чтобы совершать свои требы. Но для этого не нужно рядиться в партикулярное платье. И потом, в Петербурге вообще нет католического собора.
— Мне известны обстоятельства смерти Виктора де Сюрвиля, — сказал Матвей с большим запозданием. — Он был моим другом.
— Вы знали Виктора? Боже мой…
— Я и не подозревал, что у него в родственниках ходит некто де ля Мот.
— Он дальний родственник со стороны матери.
Матвей опять умолк. Николь лежала, подложив руку под голову. Косящий взгляд ее был устремлен мимо Матвея, выражение лица было напряженным и, как ему показалось, испуганным.
Но она не была испугана, а просто соображала, какую линию поведения выбрать дальше: «Сегодня рано спрашивать про деньги. Я только бросила пробный камешек, а круги по воде пошли до самого горизонта. Чего-то мальчик мой боится, но чего?»
— Иди ко мне…
Матвей снял рубаху и нырнул под перину. Николь сразу обхватила его шею нежной, чуть влажной ладонью.
— Расскажи, как погиб Виктор.
25
Самое большое потрясение Сурмилов испытывал из-за того, что этот мальчишка, недавний пленный, да к тому же поляк, иными словами представитель поверженной нации, держится с ним на равных. Нет, он выказывает уважение, должное возрасту хозяина дома, но не более! Этот Ксаверий должен в ногах валяться, взор держать долу и благодарить поминутно, а он ведет себя со своим благодетелем как желанный гость, а Лизонька, кровинка сурмиловская, его в этом поддерживает.
А ты помнишь ли, добрый молодец, на каких условиях тебя из плена привезли? Твое место в оранжерее, а если мы тебя туда не сослали и за стол с собой посадили, так это от широкости русской натуры. Так цени отношение! Имей уважение к великой державе, то бишь к России. А он эдак ловко и небрежно берет салфетку, очень раскованно, словно никому не обязан своим освобождением, лакает дорогое вино, трещит как сверчок по-французски, а то вдруг латынью начнет дворню пугать, а во взоре ни намека на подобострастность. У нас дома, милый, так себя не ведут.
Лизонька зовет Ксаверия князем. Ах ты, фу-ты ну-ты лапти гнуты! Видел Карп Ильич их, заложенные перезаложенные земли, слуги драные, хозяева голодные. Одно название — замок, а на деле — развалины за высокой стеной. Теперь ты обретаешься в нормальном жилище, так восхитись домом-то, признай свою малость, ты небось такой роскоши и не видел никогда! А ты библиотеку мою хаешь, а своей хвастаешься, мол, книги у тебя в замке еще пращуры собирали. А то вдруг про французских писак заведешь разговор. Зачем мне знать про твоего Монтеня, если у меня голова совсем другими заботами забита.
Но приходилось терпеть. Лизонька была веселой и оживленной, никаких пожаров во сне. Развлекает ее этот пленный пан — и хорошо. Дочь тоже можно понять, она испытывает к Гондлевским чувство благодарности, они в опасную минуту дали ей кров. Но это же естественно. Кров этот Сурмилов оплатил сполна. Но сейчас совсем другие погоды на дворе. Мы победители, вы побежденные, так ведите себя подобающе.
А Ксаверию и в голову не приходило, что он ведет себя вызывающе. Он был очень благодарен и господину Сурмилову и дочери его за то, что тягостный плен кончился. Но надо признать, что последний месяц в Нарве ему жилось совсем не плохо. В плену Ксаверий понял, что место его рядом с книгами, и интересно и поучительно. Жаль, что на этом карьеру не сделаешь, но, видно, уж такая у него судьба.
У Ксаверия был легкий характер, он без труда сходился с людьми и умудрялся при любых обстоятельствах чувствовать себя, не скажешь — счастливым, счастье есть краткий миг, но благополучным… и уж, конечно, не несчастным.
