— Вы говорите, что он мастеровой человек. Так? И вы хотите забрать его для нужд господина Сурмилова, дабы он работал в его оранжереях с виноградной лозой. Я правильно вас понял?
— Вы поняли меня правильно.
— Но я не могу отдать вам этого мастерового, потому что не имею такого распоряжения. — Лопухин сделал круг левой рукой, словно петлю из дыма набрасывал на шею Родиона. — Приказ мне говорит: не препятствовать побегу пленных, коих потом должно отлавливать и препровождать на места, заранее объявленные. Так?
— А они бегут?
— Нет.
— И что ж делать?
— Не знаю я, что делать. Не объявишь же перед строем: мол, вы, господа французы, должны отсюда дать деру, поскольку содержать вас нечем. А по столичным резонам необходимо, чтобы к осени половина их оставила крепость.
— Ну, вот видите. Забирая у вас одного пленного, я способствую выполнению плана.
— Да как же я могу такое сделать? Он должен вначале бежать. А в наказание за побег я имею право приспособить его к принудительным работам… А так что?
Разговор пошел по новому кругу. Перепирательство их никогда бы не кончилось, если бы Родион не указал еще раз на фамилию пленного.
— Так он поляк? — воскликнул Лопухин. — Так что же мы друг другу голову морочим? У меня здесь поляков нет. Я точно знаю. — И он передохнул с облегчением.
Родион вернулся на постоялый двор. Он ждал от Лизы надутых губ и упреков: «Я же говорила! Я же предупреждала!» Но ничего этого не последовало.
— Значит, завтра мы едем в Нарву, — сказала она с улыбкой и пошла спать.
Два дня прошло, прежде чем наши путешественники увидели на горизонте громадину Нарвской крепости. Город уже успел оправиться от страшных военных разрушений, нанесенных ему Северной войной, и имел вполне благополучный вид: на улицах чисто, жители приветливы, торговля идет полным ходом. На правом берегу речки Норовы высились крепостные стены Иван-города, над стенами возвышались луковки православных церквей, а на левом — могучие бастионы Пакс, Спес, Фортуна (всех не перечислишь) и огромный замок — прибежище датчан, ливонских рыцарей и шведских королей. Указующим перстом в небо смотрелась башня Длинный Германн.
В крепости стоял небольшой русский гарнизон. Родиона в его форме поручика беспрепятственно пропустили внутрь, на Лизоньку, которая поверх платья накинула длинный серый макинтош, только покосились. Мало ли кто она, эта дама, может, к кому-нибудь из господ офицеров пожаловала родственница. У первого же офицера Родион справился, где найти начальника гарнизона, но Лиза успела шепнуть в ухо:
— Узнайте про пленных поляков! — И дальнейший поиск пошел совсем по другому сценарию.
— Да поляк у нас здесь всего один, — сказал офицер, — пан Ксаверий. Я думаю, он сейчас книги разбирает.
Родион настолько удивился такому ответу, что не успел задать следующего вопроса, офицера и след простыл, а в Лизу опять вселился бес нетерпения:
— Вначале надо найти Ксаверия! Видите, здесь даже имя его знают. Он работает в библиотеке. Библиотеку всегда просто сыскать.
Замок был огромен: южное хозяйственное крыло, северное жилое крыло, а также, разумеется, крылья западное и восточное, называемое «двор», несчетное количество галерей, пыльных залов со сводчатыми потолками и мертвыми каминами, коридоры, тупики, лестницы каменные и винтовые металлические, вниз-верх, направо-налево. И ведь даже спросить не у кого! Родион уже не надеялся найти искомое помещение, какая здесь может быть библиотека — в эдакой разрухе. Он мечтал об одном — вырваться наружу.
Наконец они набрели на зал, в котором шел ремонт. Видно, решили подновить потолки и стены, а может быть, начальство затеяло реставрацию. Мастеровые тут же отвлеклись от своих дел и, раскрыв рты, уставились на нарядную барышню.
— Как пройти в библиотеку?
Переглядки, пожатия плеч и опять выражение удивления и сосредоточенного внимания.
— Нам нужно помещение, где книги, может быть, бумаги…
— Так это в северном крыле, подвале, туда все свалили, — откликнулся один из мастеровых, — пойдемте провожу.
И опять галереи, пустые залы и лестницы, иногда деревянные, совсем ветхие, потом гулкие, пустые, изогнутые коридоры. Зачем-то поднялись на второй этаж, спустились вниз вышли на широкую площадку. Заскрипела окованная железом дверь, за ней открылась лестница, круто ведущая вниз.
Взору открылось помещение, которое только условно можно было назвать подвалом. Оно имело сводчатые потолки, пол устилали старинные плиты в крупную клетку. И на эти плиты в немыслимом беспорядке были свалены книги. Их было великое множество, здесь же лежали старинные, намотанные на палки свитки, окованные в металл библии, пыльные связки бумаг, роскошные фолианты в кожаных переплетах, многие из книг были опалены пожаром.
Около окна сидел Ксаверий и что-то читал. Кудрявые волосы его превратились в романтическую гриву, на нем был теплый партикулярный кафтан, вид он имел чистый и даже щеголеватый.
Родион не успел поздороваться. Лиза откинула назад макинтош, взметнулись, как утренняя пена морская, оборки розового платьица, и она бросилась вниз по лестнице, выкрикивая латинские слова, из которых он понял только «amore».
— Боже мой, Лизонька, как я рад вас видеть! — Ксаверий буквально поймал ее на лету.
— Я спасла вас, спасла. — Лиза выскользнула из его объятий и закружилась вокруг улыбающегося шляхтича.
— О, меня не надо было спасать. Скоро придет бумага о моем освобождении. В Польше нашлись люди, которые взялись похлопотать о несчастном князе Гондлевском.
Лиза замерла на ходу, розовые оборки метнулись последний раз и опали безжизненно. Лицо девушки выражало вначале недоумение, потом огорчение и, наконец, обиду. Ксаверий явно перепугался:
— Что с вами?
— И вы спрашиваете, что со мной? Все это время я молила Господа о вашем спасении. Я уговорила отца помогать вам, я заставила благороднейшего человека, — слабый взмах руки в сторону хмуро наблюдавшего за этой сценой Родиона, — сопровождать меня. Мы скакали три дня, ночевали на ужасных постоялых дворах, а теперь вы хотите сказать, что это все зря?
— Но почему же зря? А счастье видеть вас? А возможность поблагодарить вас за участие, помощь, и, наконец, за деньги, которые вы мне прислали. Я ваш должник навек!
— Зачем говорить о деньгах. Это такая малость. Папенька все измеряет деньгами, а я хотела выказать вам свою дружбу… и нежность.
Щеки молодого шляхтича слегка порозовели, он явно был смущен и не знал, как себя вести. Ища поддержки, он обратил взор на Люберова, но не прочитал в глазах его подсказки.
— Я думала, что вы в беде, спите на соломе, едите впроголодь. А вы, вы… сидите, почитываете книжечку, а главное — почти свободны.
Ксаверию оставалось только развести руками и умолкнуть со стыдом, но он нашелся: приблизился к Лизе, поднес к губам ее руку, а потом сказал проникновенно:
