Вполне возможно, кто-то скажет, что у нее мало любовного опыта. Но она и не хочет его приобретать. Про покойного мужа вообще нечего говорить. Он был сущий глухарь. Но забудем о муже, у нее тоже была страстная любовь. Давно это было, еще до замужества. Она тогда ездила в гости к прабабке в Норвегию, в торговый город Берген. Игрушечный город, домики, облицованные белыми досками, черепичные, островерхие крыши. Был май, цвели глицинии, в воздухе разливалась нега, и майские жуки летали над кустами. У него были зеленые глаза, обхватистые руки и довольно хилая бородка, которую он тщательно холил. Как сладко они целовались под кустами рододендронов, а потом бежали на набережную в маленькую харчевню, где подавали свежий, печеный с укропом хлеб, копченого лосося и холодную оленину. Николь уже придумала, что венчаться они будут в церкви Святой Марии. Но блестящий викинг из страны фьордов предпочел любви море и отбыл на перегруженной товарами шняве в неизвестном направлении. Больше они никогда не увиделись, и Николь навсегда возненавидела мужчин. Отец мог бы явить ей образ истинного благородства, но он слишком рано умер.
Конечно, ей приятен князь Матвей, она этого и не скрывает. Но что с того? Было у Матвея Козловского особое выражение лица — внимательное, очень доброе, он и без улыбки словно улыбался насмешливо и в то же время был как-то особенно спокоен. В такие минуты Николь невольно отводила взгляд, смущаясь неведомо чего. Так князь смотрел на нее в карете, а в Петербурге он как-то разом поглупел. И философическое спокойствие с лица исчезло, появилось просительное, испуганное выражение, и чем-то он вдруг стал похож на долговязого викинга из прежней жизни.
Не-ет, надобно вести его в грот. Без помощи римской Венус тут не обойтись. В Летнем саду он сразу разберется, что к чему.
16
Хоть и говорил Матвей в свое время уверенно: «Моей любови к Лизоньке Сурмиловой сносу нет», она как раз и износилась. И виной тому были не поправившиеся денежные дела князя. Несмотря на явную легкомысленность и инфантилизм Матвей был человеком чести, а он уже столько наобещал в письмах «розе голубой», что сам поверил — нужно жениться. Правда, иногда романтическое настроение куда-то отступало, верх брал прагматизм, и он с раздражением говорил себе, что Лизонька отнюдь не роза, а цветочек желтенький, сродни калгану. И опять же папенька Карп Ильич не больно жаждет сделать его своим зятем. Но в такие минуты Матвей сам себя ненавидел, а потому спешил вымести скучные мысли из головы вон. Судьба послала ему Лизоньку, и он будет ей верен.
И вдруг он понял, что судьба его забубенная явно поторопилась. Виной оскуднения чувств к Лизавете Карповне оказалась встреча с Николь. Конечно, путешествие в карете было весьма приятным, и, млея в присутствии хорошенькой девицы, он предвкушал: вот ужо доберемся до места, отвяжемся от буки-папеньки, тогда и поговорим по душам. Тут уж он все ее пальчики и перецелует.
Странное, похожее на бегство исчезновение Николь на постоялом дворе смутило князя, но не больше. И только прибыв в столицу, он по-настоящему, то есть до стеснения в груди огорчился, что потерял хорошенькую мамзель.
Правда, первые дни не до того было. Вначале надо было покончить с полковыми делами. Он отнес письмо генерала Любераса по назначению и был принят весьма доброжелательно. Потом занимался оформлением отпуска. Три месяца ему разрешили бить баклуши — до полного излечения пустяшной, как он считал, раны. Плечо заживало плохо. Одно утешение, он так приспособился держать руку, что мог избавиться от унизительного, через шею перекинутого шарфа.
Тетка приняла племянника с распростертыми объятиями:
— Жить будешь у меня. До Клепки далеко, а в казармах в отсутствие твоего полка делать нечего.
В доме Варвары Петровны все осталось по-прежнему, разве что поменяли обшивку на инвалидном кресле, сменив зеленую камку на синюю. Все та же мрачная старуха в застиранном шушуне и красном повойнике на жидких волосах катала по дому барское кресло. Теперь главным летним гадательным инструментом тетки стали карты, в кофе она разуверилась — то ли помол не тот, то ли зерна низкого качества, потому что сразу видно — врет кофейная гуща. И вообще все в жизни испрокудилось, люди изолгались, погоды вконец испортились, продукты гадки, цены взлетели до немыслимых высот. Куда идем — бог весть.
Однако трезвый взгляд на жизнь не испортил хорошего настроения Варвары Петровны и не на йоту не убавил в ней решительности. С первого же дня, Евграф только вещи закинул на второй этаж, а Матвей сменил военный камзол на гражданский, она начала давать племяннику советы, более похожие на военные приказы:
— Матвей, слышь-нет? Пора тебе устраивать свою судьбу. Что молчишь? Отвечай!
— Сейчас, тетенька, только чай допью и тут же пойду устраивать.
— А ты словами-то не озоруй. К старшим будь почтителен. Во-первых, тебе дом надо в Петербурге купить.
— А во-вторых?
— Жениться, что еще. Я тут прознала, что Ванька, брат твой, так бобылем и живет. А это значит — тебе рожать, чтоб не пресечься роду. Ты об этом-то думаешь?
— Угу, — покорно кивнул головой Матвей, рот у него был полон. Уж больно знатную кулебяку готовит теткина повариха. Право слово, ум отъешь.
— Я вот смотрю, много сейчас развелось молодых людей, у которых на уме только леность и забиячество, а христианские заповеди они в забвении держат. Днем маршируют с солдатами, а вечером кабаки да карты. Для этого много ума не надо. И еще моду взяли в бильярд играть. Это женская игра, в мое время только дамы шары катали.
— Угу…
— У этих петиметров одна страсть — лошади. А любовь? Они считают, что кувыркаться с зазорными девками где не попадя это и есть любовь? Ладно, не об этом речь. Я тебе дом присмотрела в Адмиралтейской стороне. Как думаешь, что выгоднее — новый покупать или под снос, чтоб заново строиться?
— Я, тетенька, пока ничего не думаю.
Надоела ему тетка, сил нет. Вот тут-то и вспомнил он с полной ясностью прекрасную Николь. Стал искать ее в городе, вопросы в гостиных задавать, мол, в чьи дома только что приехали гувернеры из Франции. Люди смотрели на Матвея с недоумением. К нам из Франции сейчас никто не приезжает, сейчас у нас с Францией война.
Потом письмо от Николь получил, обрадовался несказанно, но настоящий переворот в его душе произошел в кофейном дому. Здесь уж он с полным основанием мог сознаться самому себе, что такого любовного томления, смятения, неприлично и рассказать кому, он не испытывал никогда в жизни. Ласточка, птичка звонкая, чайка легкая, что кружит над бирюзовой волной… Теперь в мечтах он называл избранницу своего сердца не иначе, как мадам де ля Мот. Конечно, имя Николь не исчезло из обращения, но оно, казалось, принадлежало деве юной, невинной и неопытной, тоже где-то «калгану желтенькому», а мадам де ля Мот, несмотря на свою молодость, была дама зрелая, прекрасная и недоступная, как жрица. В голову лезли всякие слова типа «алтарь», «искупительная жертва», «власяница и вериги» и прочая чушь.
