— Прометей, герой греческой мифологии. Один из титанов. Когда Зевс наказал людей и лишил их огня, Прометей украл его у богов и передал людям, открыв таким образом перед ними перспективы технического прогресса.
Название, присвоенное Аароном Маркусом (см. статью Маркус) оптической системе, которую создал в зоопарке советский физик Сергей Петрович Семёнов (см. статью Сергей).
Подлинное назначение этой системы так никогда и не было разгадано до конца. Сам изобретатель не считал нужным распространяться на эту тему и своими соображениями ни с кем не делился. Скорее всего, по той причине, что в любом случае в зоологическом саду не было никого, кто мог бы понять суть и смысл его детища. Отто удостоился услышать от Сергея несколько туманных намеков и даже обсудил их с Фридом и господином Маркусом, в результате чего было выдвинуто несколько различных и, разумеется, противоречивых предположений. В целом все трое сошлись на том, что система, по идее автора, как видно, должна содействовать «похищению времени» (см. статью время). Основывалась она на необъяснимом с точки зрения физики феномене, наблюдаемом в крупномасштабных структурах пространства-времени. Скорее всего, нечто подобное происходило в искусственно созданном Сергеем пространстве. Конструкция представляла собой идеально замкнутый правильный круг, ограниченный по периметру тремястами шестьюдесятью узкими и высокими (до полуметра высоты) зеркалами. Каждому зеркалу соответствовала в точности параллельная ему пара, то есть направленная на него «лицом к лицу». Понятно, что оба зеркала отражались друг в друге бесчисленное число раз. Помимо этого каждое зеркало частично отражалось в боковых зеркалах. Таким образом, создавалась система непрерывного движения пересекающихся световых лучей. Что именно, какой фактор привел к тому, что это движение приобрело те странные черты, которые наблюдались в действительности, осталось невыясненным. Можно почти с полной уверенностью утверждать, что и сам изобретатель не сумел разгадать этой загадки с помощью скудного набора имевшихся в его распоряжении научных инструментов. В любом случае было ясно, что «пространству Сергея» были присущи неизвестные дотоле науке энные измерения, которые сам изобретатель называл «сверхвременем». Это «сверхвремя» оказывало удивительное влияние на все вещи, попадавшие в пределы «пространства Сергея». Казик тоже сделался свидетелем необъяснимых явлений, когда во время своего лунатического путешествия (см. статью сомнамбулизм) вся компания мастеров искусств прибыла к странным зеркалам, сверкавшим в свете луны как ледяные надгробья. Господин Аарон Маркус попытался объяснить юноше, для чего предназначены зеркала, но Казик так и не уловил сути его рассуждений. Тогда маленький провизор решил провести скромную демонстрацию работы системы, посильное повторение изначальной демонстрации, которая была организована в саду более двух лет назад самим изобретателем. Всем запомнилось, как Сергей (по определению Вассермана, засекреченный чиновник департамента мистических явлений, бюрократ от канцелярии непознанного, добросовестный регистратор чудес) сорвал розу с одного из ближайших кустов — это была свежая красная роза, покрытая ночной росой и приятно напоминавшая пухлые алые губы задремавшей и слегка вспотевшей во сне молодой женщины. Точно так же и господин Маркус сорвал теперь такую же розу и, осторожно перегнувшись через стену зеркал, установил ее против одного из них. Подождал мгновение, пока образ ее запечатлелся на плоскости зеркала, и тотчас потянул обратно к себе. Роза отразилась и развеялась по всем тремстам шестидесяти зеркалам: зримый образ ее с огромной скоростью передавался от зеркала к зеркалу, на первичное отражение налагалось следующее, вторичное, которое следовало бы назвать копией первичного, или призраком отражения, третье — отражение призрака отражения, и так далее до бесконечности… Не было никакой возможности проследить человеческим взглядом за этими бесчисленными мгновенными перемещениям от одной отражающей плоскости к другой. Летучие светящиеся розы пересекали траектории друг друга, вспыхивали на ничтожную долю секунды яркими молниями, и снова бледнели, затухали… Все пространство внутри круга кишело живыми красными розами, и приглядевшись, собравшиеся начали различать, как роза, то есть не сама роза, не ее лепестки, или стебель, или окраска, или запах, но некая идея розы, прежде чем обрести материальную форму и характерные цвет и запах, принималась сиять и мерцать, пульсировать, попеременно ярко вспыхивать и слабеть на поверхности всех зеркал, пылать в них огненной точкой, сгущаться в квинтэссенцию розы, в ее царственную сущность, прекрасную, нагую, влажную — и все это продолжалось лишь один долгий, бесконечный миг, не более того. Затем роза вернулась к своей первооснове, снова обрела привычный вид, тот, в котором начала свое путешествие в собственную суть, некоторое время парила, румяная, в пространстве, все ее лепестки дышали и трепетали и вдруг совершенно неожиданно свернулись и опали. Только тогда члены команды вздрогнули и перевели дух. Аарон Маркус показал Казику розу, которую держал в руке: это был увядший, засохший, распадающийся цветок, от легкого прикосновения к которому лепестки один за другим осыпались на землю. Даже стебель ее раскрошился, превратился в пыль и растворился в воздухе. Мастера искусств (см. статью деятели искусств) смотрели на останки розы с почтительным страхом. Только Казик произнес рассудительно:
— Но ведь она с самого начала была мертва.
Попытались снова объяснить ему. Сказали, что Сергей надеялся таким образом похитить несколько секунд из потока времени и сохранить их в своем пространстве, заключить между этих стекол. Предположили, что Сергей верил, будто внутри зеркального крута концентрируется иное время, «противоположное, отрицательное», втягивающее в себя «испарения» обычного времени. Вспомнили, как однажды изобретатель с волнением признался Отто, что хотел бы с помощью добытого им добавочного времени извлечь все создания из бездны их страдания. Но и счастья тоже. «Живые существа не должны так мучиться, — сказал он. — Пусть лучше будут бесчувственны, как предметы обстановки. Как вещи». Именно с этой целью он, как видно, пытался изменить метафизическое состояние человеческого рода. Превратить людей в единственные живые создания, пребывающие исключительно в измерении пространства, космоса, но не в пространстве-времени. Только из созданий, незнакомых с координатой времени, можно извлечь частицы без того, чтобы они почувствовали это. Стул отдаляется от другого стула без всякого сожаления. Здание рушится без страданий. Вырванная страница не плачет. Сергей, похоже, надеялся, что та таинственная субстанция, которая концентрируется внутри круга, то сверхвремя, заставляющее вещи, помещенные перед зеркалом, мгновенно увядать и распадаться, сделается под конец чем-то таким, что способно втягивать в себя человеческую память, переживания прошлого и будущего, надежды, тоску, идеалы, опыт, боль и наслаждение, то есть все, что мешает живым созданиям ускользать из-под пресса страдания. Не будет преувеличением утверждать, что Сергей пытался осуществить неслыханный переворот: отстранить время от власти и освободить таким образом людей от всего того, что он назвал однажды «побочным явлением времени». Он верил, что ради успеха обязан «сосредоточить» и «усовершенствовать» пространство сверхвремени, существующее внутри его системы. В течение долгих месяцев он сидел возле своего «Прометея» и повторял опыты с розами, свежими яблоками, мышами, полосками кожи со своего собственного тела, фотографиями, которые вырезал из газет или находил в старых альбомах, приказами и объявлениями, которые Отто, рискуя собственной жизнью, специально для него сдирал со стен гетто, списками евреев, вывезенных с умшлагплаца, дабы умереть в Треблинке, любовными стихами, которые сочинял Йорик Вильнер и которые уже день спустя распевали в подвалах и канализационных люках:
