Книга Грозные царицы, страница 60. Автор книги Анри Труайя

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Грозные царицы»

Cтраница 60

А в Петербурге тем временем, оправившись от короткого приступа отчаяния, великий князь Петр Федорович снова поверил в германское чудо. Что же до Елизаветы, она, оглушенная церковным пением, артиллерийскими залпами, перезвоном колоколов и поздравлениями дипломатов, наслаждалась возможностью хотя бы некоторое время поразмышлять. После припадка боевого настроя к ней постепенно возвращалась способность мыслить разумно. И первым же доводом рассудка стал такой: ну, и что случится, если, получив хорошую взбучку, Фридрих посидит еще немного на своем троне? Разве самое главное не в том состоит, чтобы заключить приемлемое для всех сторон соглашение? Увы! Похоже, Франция, совсем недавно весьма расположенная слушать сетования русской царицы, сейчас вернулась к своей протекционистской политике и теперь уже не хочет позволить этой царице делать все, что ей угодно, в Восточной Пруссии и Польше. Можно подумать, Людовик XV со своими советниками, так долго требовавшие ее поддержки в борьбе с Пруссией и Англией, нынче стали бояться: а вдруг после такой победы она займет чересчур важное место в европейских играх? Назначенный на смену болезненному, одряхлевшему, да и вообще отслужившему свое маркизу Лопиталю молодой барон де Бретейль, весь такой вдохновенный, резвый и элегантный, прибыл на берега Невы. Герцог де Шуазель поручил ему убедить императрицу, что ей следует помедлить с военными операциями, чтобы «не увеличивать затруднений» короля Пруссии. И тогда, мол, можно будет спокойно заключить мир. По крайней мере, именно так воспринимали намерения французского посланника в окружении Елизаветы. А она удивлялась призывам к умеренности в то время, когда следовало, по ее мнению, делить добычу. Когда австрийский посол Эстергази, говоря, что действует во имя австро-российского союза, принялся обвинять генерала Петра Семеновича Салтыкова в том, что тот тянет время и тем самым играет на руку Англии, которая, вполне возможно, оплачивает его медлительность, императрица, покраснев от возмущения, выкрикнула ему в лицо: «Мы никогда не даем слова, которого не смогли бы сдержать! […] И я никогда не позволю, чтобы слава, купленная ценою крови наших подданных, была замарана каким бы то ни было подозрением в злонамеренности или непорядочности!» И действительно, к концу третьего года этой бестолковой войны она имела право думать, что Россия во всей коалиции – единственная из держав, которая готова принести любые жертвы, лишь бы добиться капитуляции Пруссии. Алексей Разумовский поддерживал ее в непреклонности. И он тоже никогда не терял веры в военное и моральное превосходство своей родины. Однако в момент, когда нужно было принять решение, стоит или нет посылать русские войска в жерло кровавой битвы, Елизавета обращалась за советом не к старому своему любовнику Алексею Разумовскому, не к сегодняшнему фавориту Ивану Шувалову, такому мудрому и образованному, не к чересчур осторожному и чересчур изворотливому канцлеру Михаилу Воронцову – она мысленно советовалась со своим отцом, с Петром Великим, непосильное бремя памяти о котором она несла в течение всей жизни. Именно о нем она думала, когда на устроенных 1 января 1760 года новогодних торжествах публично пожелала, чтобы ее армия показала себя «более удалой и отважной», ибо это заставит Фридриха II встать на колени. А в вознаграждение за это неимоверное усилие просила у тех, с кем вела мирные переговоры, только передачу России во владение завоеванной ею к тому времени, при условии ведения совместных военных действий с Австрией, Восточной Пруссии с правом обменять ее у Польши, сохраняющей по необходимости подобие автономии, на другую область. [67] Это последнее обстоятельство, по мнению Елизаветы, должно было избавить Людовика XV от всяких сомнений.

Король Франции надеялся на то, что барон Бретейль поможет стареющему маркизу Лопиталю в подготовке столь непростых переговоров. И надеялся при этом отнюдь не на дипломатический опыт барона, которому было доверено убедить царицу, а на мужскую привлекательность этого двадцатисемилетнего красавца – ведь до сих пор перед ним не могла устоять ни одна женщина. Но Елизавета и сама была не промах: она очень быстро разгадала игру, навязываемую ей лжепоклонником ее славы. Впрочем, наблюдая за маневрами Бретейля, поняла она и другое: на самом деле молодой человек обольщал вовсе не ее и вовсе не ее хотел использовать в интересах Франции – вся его энергия была направлена на великую княгиню. Стремясь завоевать доверие Екатерины и добиться от нее милостей, Бретейль предложил выбор: либо она дозволит барону самому любить ее так, как умеет любить только француз; либо – пусть только слово скажет! – он добьется, чтобы императрица вернула Станислава Понятовского, сосланного в эту его скучную Польшу. А рассуждал он при этом так: стоит ему выполнить хоть одно из этих пожеланий, а лучше – оба, что принесло бы вдвое больше удовольствия, – признательность Екатерины Алексеевны к Франции будет настолько велика, что она уже не сможет ни в чем ему отказать. Момент для атаки обаянием на великую княгиню был выбран более чем удачно: молодая женщина только что перенесла, один за другим, два тяжелых удара – смерть дочери, маленькой Анны, [68] и недавнюю кончину в Париже матери, принцессы Цербстской. Однако, несмотря на этот двойной траур, было похоже, что Екатерина преодолела наконец депрессию, терзавшую ее долгие годы. Более того – она уже не испытывала потребности ни в том, чтобы возобновить связь с кем-то из прежних любовников, ни в том, чтобы завести нового, пусть даже и француза.

В самом деле, великая княгиня не стала дожидаться барона для того, чтобы найти преемника тем мужчинам, которые некогда удовлетворяли ее. Новый избранник Екатерины отличался тем, что был русским до мозга костей, а кроме того – высоким, атлетически сложенным, красивым парнем. Живой, развязный, по уши в долгах, известный своими дерзкими выходками, готовый на любые безумства ради того, чтобы защитить свою подругу, Григорий Орлов (а его звали именно так) вместе со своими четырьмя братьями служил в императорской гвардии. Преданность традициям полка усиливала в нем отвращение к великому князю Петру Федоровичу, который славился презрением к русской армии и ее военачальникам. Одна мысль о том, что этот фигляр, нацепивший голштинский мундир и объявляющий себя соперником Фридриха II, является наследником российского престола, пробуждала у Орлова осознание своего морального долга: защитить великую княгиню от безумных поползновений ее супруга. А Елизавета, хотя и была измучена болезнями, излишествами в еде и алкоголе, политическими проблемами, хотя возраст давал о себе знать, тем не менее, со смешанным чувством неодобрения и зависти следила за новыми авантюрами невестки. Впрочем, неодобрения было куда меньше, потому что, по мнению Елизаветы, великий князь Петр, изменявший России с Пруссией, тысячу раз заслужил измену жены. Вот только императрица опасалась, что, ускоряя ход событий, Екатерина помешает осуществлению самого дорогого ее сердцу плана: мирной передачи власти через голову Петра его сыну, маленькому Павлу и совету регентов при нем. Конечно, Елизавета могла бы и сразу, прямо сейчас объявить об этих переменах в династическом порядке, но ведь это немедленно привело бы к сведению счетов между соперничающими группировками, к внутрисемейным мятежам, а может, и хуже – вылилось бы на улицы… Не лучше ли оставить все как есть и позволить событиям развиваться своим чередом? Торопиться некуда, с головой у Ее Величества все в порядке, несколько лет жизни впереди у нее наверняка еще есть, страна в ней нуждается, и подданные не поймут, с чего бы она вдруг бросила все текущие дела и занялась улаживанием дел с наследованием престола.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация