Несмотря на явное нежелание Анны Иоанновны заниматься государственными делами, Бирон был вынужден иногда привлекать ее к работе: в тех случаях, когда требовалось принять особенно важное решение. Для наиболее надежной защиты от дрязг и мелких неприятностей, неотделимых от исполнения обязанностей властителей, Бирон предложил государыне создать Тайную канцелярию и поручить ей наблюдение за всеми подданными. Взятая на содержание государственной казной, целая армия шпионов рассредоточилась по территории всей России. Доносы летели со всех сторон, и слежка всех за всеми расцветала, словно омываемая живительной росой. Доносчики, которые хотели лично приникнуть к «государеву уху», имели возможность попасть в императорский дворец через потайную дверь, и их принимал в кабинете Тайной канцелярии сам Бирон. Врожденная ненависть к старой русской аристократии побуждала его верить на слово любому навету тех, кто заявлял о преступлениях кого-то из выдающихся представителей старинных родов. Чем более высокий пост занимал «виновный», тем большим наслаждением для фаворита было ускорить его падение. При Бироне редко пустовали камеры пыток, и не проходило недели, чтобы по его приказу кого-нибудь не сослали в Сибирь или в пожизненную ссылку в одну из отдаленных провинций. Служащие особого административного департамента, отвечавшего за ссылки (депортацию), были настолько завалены делами, что часто отправляли обвиняемых на край света, как говорится, «без суда и следствия», ибо не имели времени не только на подтверждение виновности, но даже и на установление личности подозреваемого. Чтобы предупредить всякое возмущение против такой слепой суровости судебных властей, Бирон создал новый гвардейский полк, названный Измайловским. Командование этим полком было поручено, конечно же, не русскому человеку (ох, как он опасался давать им высокие должности!), а балтийскому дворянину Карлу-Густаву Лёвенвольде, брату обер-шталмейстера двора Рейнгольда Лёвенвольде. Это элитное воинское подразделение, присоединившись к Семеновскому и Преображенскому полкам, должно было вместе с ними образовать вооруженные силы, призванные поддерживать порядок в государстве по части исполнения любых императорских указов. Инструкция была дана проще некуда: все, что вдруг зашевелится внутри страны, нужно немедленно лишить возможности навредить. Самая родовитая знать, уже в силу своего происхождения, выглядела с точки зрения бесчестных сборов Тайной канцелярии наиболее подозрительной. И упрекали представителей древних родов прежде всего в том, что ни по одной линии у них нет ни единого немецкого или балтийского предка.
Испытывающие в равной мере страх и возмущение подданные Анны Иоанновны, разумеется, обвиняли во всех своих бедствиях Бирона, но – за спиной фаворита все-таки для них маячила и фигура императрицы. Самые смелые и дерзкие даже осмеливались говорить между собою о том, что женщина от природы не способна управлять империей, и даже – что русская нация проклята: проклятие, наложенное на женский пол, передалось всему народу, ибо он сам был повинен в неосторожности, доверив «бабе» свою судьбу. Даже ошибки во внешней политике империи придирчивые наблюдатели приписывали ей и Бирону, хотя главным ответчиком за них по праву должен был быть Остерман. Этот человек, не отличавшийся масштабом личности, зато отличавшийся непомерными амбициями, воображал себя гением в области дипломатии. Однако его инициативы в международных делах, обходясь весьма дорого, давали очень мало. Бывало и хуже: так, например, когда он, желая угодить Австрии, направил российские войска в Польшу, Франция, поддерживавшая Станислава Лещинского, просто вознегодовала. Затем, после коронации Августа III, он счел ловким маневром поклясться, что никогда не раздробит страну, но это никого не обмануло, потому Остерман и не заслужил ничьей признательности. Кроме того, рассчитывая на помощь Австрии – она же, как обычно, отошла в сторонку, – вступил в войну с Турцией, в которой, несмотря на ряд побед, одержанных Минихом, потери были столь велики, что Остерману пришлось пойти на то, чтобы подписать мирный договор. На конгрессе в Белграде в 1739 году он дошел до того, что настойчиво просил о посредничестве Францию, пытаясь подкупить посланника Версаля, но сумел, да и то с огромным трудом, добиться лишь самого ничтожного результата: поддержки прав России на Азов при условии не строить в городе крепостных укреплений и предоставления стране нескольких арпанов
[40]
степи между Днепром и Южным Бугом. В обмен Россия обещала разрушить таганрогские укрепления и отказаться от наличия своего как военного, так и торгового флота в Черном море: свободное плавание в этих водах отныне стало доступно лишь турецким кораблям. Единственным территориальным завоеванием за весь период царствования Анны Иоанновны оказалась аннексия Украины, которая теперь перешла под контроль Российской империи.
В то самое время, когда русские на международной арене слыли все более слабеющей и потерявшей всякие ориентиры нацией, внутри страны, то тут, то там, стали появляться совершенно нелепые претенденты на царский престол. Впрочем, этот феномен был отнюдь не нов для России. Со времен Лжедмитриев, которые устремились к трону после смерти Ивана Грозного, мания чудесного воскрешения царевича превратилась просто-таки в хроническое местное заболевание, можно даже сказать, в национальную непреходящую хворь. Тем не менее связанные с нею волнения в обществе, сколь бы ни были они ничтожны и достойны лишь презрения, начинали раздражать Анну Иоанновну. Бирон умело провоцировал императрицу, и она уже видела тут все более явную угрозу своим законным правам на власть. Больше всего она опасалась того, что Елизавета Петровна познает на склоне лет новый прилив популярности в стране, главным образом потому, что она все-таки единственная оставшаяся в живых дочь Петра Великого. А вдруг в дворянской среде снова возникнут какие-то особенно веские аргументы – ведь чем-то подобным в давние времена чуть не провалили ее собственную коронацию? Кроме того, красота и природная грация соперницы были для императрицы невыносимы. Нет, недостаточно того, что царевна Елизавета удалена от дворца в надежде, что при дворе, как всегда бывало, забудут о существовании этой помехи тому, чтобы все плясали под ее, Анны Иоанновны, дудку! Чтобы предупредить всякую попытку перехода власти к другой линии, в 1731 году императрица надумала даже, будто можно авторитарным путем изменить семейное право дома Романовых. Поскольку у нее не было детей, а она сильно тревожилась о будущем монархии, Анна Иоанновна решила удочерить свою юную племянницу, единственную дочь старшей сестры Екатерины Ивановны и герцога Мекленбургского Карла-Леопольда. Скорее, скорее! И вот уже маленькую принцессу везут в Россию. Девочке в тот момент, когда ее взяла в приемные дочери императрица, было всего тринадцать лет. Лютеранку от роду, ее, снова окрестив, быстренько сделали православной, заменили данное отцом и матерью тройное имя «Елизавета-Екатерина-Христина» на «Анна Леопольдовна», и она стала, постоянно находясь рядом с теткой, вторым лицом в империи. Тогда это была белесая и бесцветная девочка-подросток с тусклым взглядом, но достаточно умная для того, чтобы поддерживать разговор, если только тема его была не слишком серьезной. Когда же она подросла, и ей сравнялось девятнадцать, царица, умевшая точно судить о моральных и физических достоинствах женщин, объявила, что Анна Леопольдовна вполне созрела для замужества. И заторопилась найти ей жениха.
