Самое трудное осталось позади, и Анна Иоанновна уже без особых переживаний стала готовиться к коронации: надо было ковать железо, пока горячо. По ее приказанию официальная церемония была назначена на 15 марта 1730 года – то есть спустя две недели после описанных выше событий. Коронацию решено было проводить с обычным блеском, в Успенском соборе Кремля. Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна – смена одного Величества на другое происходила в таком быстром темпе, что голова кружилась в этом безумном вальсе. Явление новой императрицы вынуждало москвичей в третий раз за шесть лет приветствовать торжественный кортеж, который двигался по улицам города по случаю восшествия на престол государыни. И, уже привыкшие к этим повторяющимся празднествам, они тем не менее все с тем же энтузиазмом выкрикивали здравицы и выказывали благоговение перед «матушкой-царицей».
Но и императрица проводила дни не в праздности. Она начала свое царствование с того, что назначила главнокомандующим и главным камергером двора Семена Андреевича Салтыкова, который так верно послужил ей, и сослала чересчур беспокойного Дмитрия Михайловича Голицына в его земли, чтобы примерно наказать. А самое главное, что она успела сделать, – это послать эмиссара в Митаву, где Бирон с нетерпением ожидал известия о том, что путь свободен. Получив это известие, он немедленно выехал в Москву.
В старой столице праздники по поводу коронации сопровождались гигантскими фейерверками, но сверкающие огни салютов вскоре померкли на фоне редкостно яркого багрянца рассветного неба: вставала заря, небо внезапно запылало, будто сбрызнутое алой кровью… Среди народа нашлись смельчаки, решившиеся увидеть в этом дурное предзнаменование.
V. Странности и причуды Анны
Царевна Анна в семнадцать лет была выдана замуж за герцога Фридриха-Вильгельма, который, оставив о себе при дворе воспоминание как о сварливом принце-пьянице, увез супругу в Курляндию, в Анненгоф. Прошло всего несколько месяцев после отъезда из России – и Анна Иоанновна осталась вдовой. Тут же перебравшись в Митаву, она жила там в одиночестве и нужде, чувствуя себя покинутой Богом и людьми. В течение долгих лет, когда весь мир, казалось, позабыл о ее существовании, за Анной, словно тень, следовал повсюду некий Эрнст-Иоганн Бирон – дворянин вестфальского происхождения. Бирон занял в сердце герцогини место ее прежнего возлюбленного, Петра Бестужева, должника Петра Великого.
Сменив Петра Бестужева, Эрнст-Иоганн Бирон, человек весьма плохо образованный, но с непомерными амбициями, проявил необычайное усердие и оказался незаменим как в дневных трудах герцогини, так и в ее постели по ночам. Ей в равной степени нравились и его советы, и его ласки. Бирон освободил любовницу от обременявших ее забот и опасений, доставляя ей все удовольствия, каких только она могла пожелать. Хотя настоящая фамилия его была «Bühren», а близкие, русифицировав ее, называли его Biren'ом, сам он предпочел, чтобы его «офранцузили», и выбрал другую транскрипцию своего имени: «Biron». Будучи внуком конюха Якова Курляндского (Jacques de Courlande), Эрнст-Иоганн претендовал на высокое происхождение и везде говорил, что принадлежит к благородному французскому роду Биронов, под фамилией «Бирон» он и вошел в историю.
Сама Анна Иоанновна даже и не думала ни в чем сомневаться, она верила любовнику на слово, и привязанность ее к нему была так сильна и велика, что герцогиня каждый день находила не меньше сотни совпадений в их взглядах на жизнь. Общность вкусов и склонностей обнаруживалась даже в самых мелких деталях их повседневного поведения, включая интимную близость. Точно так же, как его царственная любовница, Бирон обожал роскошь, но ему, как и ей, была в высшей степени безразлична нравственная и телесная чистота. Здравомыслящая и физически здоровая женщина, Анна не обижалась ни на что, была довольна всем и считала приятными даже исходивший от Бирона запах пота и конюшни и его резкий тевтонский акцент. Действительно, как за столом, так и в постели для нее предпочтительны были сильные запахи и грубые наслаждения. Она любила поесть, любила выпить, любила посмеяться. Анна была очень высокой, пузатой, с пышной грудью, оплывшим от жира телом, одутловатым лицом, привлекательными в ней казались только густые темные волосы и живые синие глаза с дерзким взглядом, обезоруживавшим собеседника еще до того, как она успевала произнести хоть слово. Страсть к ярким, перегруженным золотым шитьем платьям вполне уживалась в ней с презрением к модным при дворе ароматным туалетным водам. В ее окружении говорили даже, будто русская царевна упорствует в том, что лучший способ очистить кожу – протереть ее растопленным маслом. Еще одно противоречие в характере Анны Иоанновны сказывалось на ее обращении с животными: она безумно их любила, но находила садистское удовольствие в том, чтобы убивать или даже мучить. Назавтра после коронации и переезда в Санкт-Петербург она приказала развесить во всех помещениях Зимнего дворца заряженные ружья. Иногда, охваченная непреодолимым желанием убийства, Анна Иоанновна распахивала окно, вскидывала на плечо оружие и подстреливала птицу на лету. В покоях императрицы всегда гремели выстрелы и невыносимо пахло порохом, но этого ей было мало: она призывала своих перепуганных фрейлин и обязывала их следовать своему примеру, угрожая выставить за дверь в случае неповиновения. Всегда жадная до развлечений, царица кичилась тем, что у нее столько же лошадей, сколько дней в году. Каждое утро она обходила дворцовые конюшни и псарни, с удовлетворением скупца пересчитывая свои сокровища. Ничуть не меньше она любила забавляться с гудящими голландскими волчками, и при посредничестве российского посланника в Амстердаме покупала там тюками специальную нить для закручивания этих волчков. Впрочем, точно так же увлекалась Анна Иоанновна шелковыми тканями и безвкусными безделушками и украшениями, которые заказывала во Франции. Для нее равно бесценными были вещи, услаждавшие душу и щекочущие нервы. Зато она не проявляла ни малейшей склонности повысить уровень своего образования, читая книги или слушая речи людей, слывущих учеными. Прожорливая и ленивая императрица полностью отдавалась на волю инстинктов и использовала каждую свободную минуту для того, чтобы прилечь вздремнуть. Отоспавшись, она приглашала Бирона, небрежно подписывала принесенные им бумаги и, исполнив таким образом свой императорский долг, открывала дверь смежной комнаты, где сидели за вышиванием ее фрейлины, и весело восклицала:
– Ну, девки, пойте!
Девушки покорно затягивали хором какую-нибудь песню, а она слушала, покачивая головой и разинув в улыбке рот. Это продолжалось до тех пор, пока у несчастных певиц оставались хоть какие-то признаки голосов. Если одна из них, утомившись, начинала петь тише или фальшивить, Анна Иоанновна собственноручно награждала провинившуюся увесистой пощечиной. У изголовья своей постели императрица часто усаживала рассказчиц, знающих множество всяких сказок, в их обязанность входило развлекать государыню немыслимыми, совершенно невероятными историями, всегда одними и теми же. Это напоминало царице ее детство. Иногда призывался монах, искусный в толковании православных истин. Еще одной манией, которую Анна Иоанновна, желая себе польстить, называла унаследованной от Петра Великого, была страсть к гротескным представлениям и природным уродствам. Ничье общество так не веселило ее, как общество шутов и карликов, и чем они были страшнее на вид, чем глупее, тем охотнее она аплодировала их шуткам и гримасам. Прожив девятнадцать лет в провинциальной среде – ничем не примечательной и унылой, она испытывала теперь неистребимое желание стряхнуть оковы благопристойности и навязать двору беспрецедентные роскошь и распутство. Не было такой вещи, такой выдумки, которая казалась бы этой русской самодержице чересчур смелой или чересчур дорогой, если речь шла об удовлетворении ее прихоти. А Россия, которой ей по чистой случайности довелось управлять, по сути не была ее родиной, и ни малейшей потребности в том, чтобы сблизиться с этой страной, она не испытывала. Конечно, рядом с императрицей всегда находилось несколько исконно русских людей из наиболее ей преданных – таких, как старый Гавриил Головкин, князья Трубецкой и Иван Барятинский, Павел Ягужинский, этот вечный «порох» – он был невероятно вспыльчив, не менее импульсивный Алексей Черкасский, которого она назначила государственным канцлером.
