Однако эти выходки жадной до развлечений молодежи ничуть не тревожили Меншикова. Пока Петр и его тетушки путаются в любовных интрижках и бесконечных, ничего не значащих интимных связях, их политическое влияние сводится к нулю, думал он. Опасался Светлейший только того, что герцог Карл-Фридрих Голштинский, чьи непомерные амбиции сильно раздражали Александра Даниловича, вдруг начнет пренебрегать предостережениями своей супруги и захочет разрушить непомерными своими требованиями тот образ жизни, который был навязан Верховным тайным советом маленькому императору и его близким. Чтобы положить конец безрассудным мечтаниям Карла-Фридриха, Меншиков, усыпив бдительность Петра, который в тот вечер сильно напился, заставил его подписать указ, по которому изъял из реестра владений Карла-Фридриха один из островов в Рижском заливе, полученный им и Анной когда-то в качестве свадебного подарка, и урезал содержание герцога. Эти проявления скаредности сопровождались такими низкими притеснениями со стороны Меншикова, что герцог с супругой всерьез обиделись, рассердились и предпочли уехать из столицы, где их держат за бедных родственников, непрошеных гостей, едва ли не самозванцев. Обняв сестру перед тем, как с тяжелым сердцем отправиться с мужем в Киль, Анна сказала ей, что охвачена ужасным предчувствием. Самым близким людям шепнула, что очень боится действий Меншикова по отношению как к Елизавете, так и к Петру: Анна считала Светлейшего неумолимым врагом их семьи. Гигантский рост Меншикова и его широченные плечи позволили великой княгине прозвать его Голиафом, и она сказала, что непрестанно молится за Петра, прося Господа о том, чтобы этот новоявленный Давид смог победить исполненное гордыни злобное чудовище, наложившее лапу на всю империю.
После отъезда сестры в Голштинское герцогство Елизавета сначала попробовала забыть все свои горести и тревоги, позволив унести себя вихрю любовных приключений. Петр помогал сестре в организации развлечений, каждый день придумывая новый повод побаловаться и напиться. Ему было всего четырнадцать лет, но его желания были желаниями зрелого мужчины. Чтобы обеспечить себе и брату полную свободу действий, Елизавета предложила перебраться в старый императорский дворец в Петергофе. В какой-то момент они уже могли подумать, что все самые тайные их молитвы услышаны, мечты вот-вот осуществятся, потому что Меншиков, вообще-то отличавшийся железным здоровьем, внезапно занемог, у него начались кровохаркания, и ему пришлось слечь в постель. Судя по долетавшим до Петергофа вестям, врачи предполагали, что болезнь будет долгой и опасной, если не роковой.
Во время этого периода безвластия те, кто считались советниками императора, собрались, чтобы обсудить текущие дела. Вдобавок к болезни Светлейшего случилось еще одно важное событие, и оно привело их в некоторую растерянность: первая жена Петра Великого, царица Евдокия, сосланная государем в Суздальский монастырь и ставшая там инокиней Еленой, а потом заключенная в Шлиссельбургскую крепость, вдруг появилась из небытия. В свое время император развелся с ней, чтобы жениться на Екатерине.
[25]
Старая, ослабевшая, но еще довольно крепкая, несмотря на тридцать лет, проведенные в заточении, Евдокия была все-таки матерью царевича Алексея, умершего под пытками, и бабушкой царя Петра II, который, впрочем, никогда в жизни не видел ее и не испытывал в этом никакой нужды. И вот теперь она вышла из тюрьмы, а поскольку ее заклятый враг Меншиков был прикован болезнью к постели, остальные члены Верховного тайного совета решили, что внук этой мученицы, которая вела себя так достойно в заточении и в изгнании, должен нанести ей визит вежливости. Это казалось им тем более важным, что Евдокия слыла в народе святой, невинно пострадавшей за государственные интересы. Одна была загвоздка, но существенная: Меншиков-то никогда не одобрил бы подобной инициативы, так не обидится ли, не рассердится ли он на то, что решение принято без обсуждения с ним? Каковы окажутся последствия, если он выздоровеет? Секретные обсуждения между заинтересованными лицами были жаркими. Некоторые предлагали воспользоваться приближающейся коронацией юного царя, которая должна была состояться в Москве в начале 1728 года, чтобы устроить историческую встречу между бабкой, олицетворявшей прошлое, и внуком – символом будущего. Остерман, Долгорукий и другие лица, меньшего масштаба, уже адресовали верноподданнические послания старой царице и просили у нее поддержки в связи с будущими темными делишками. Но Евдокию, которая была погружена лишь в молитвы, посты и воспоминания, ничуть не интересовала придворная суета. Фальшивая атмосфера дворца принесла ей когда-то слишком много страданий, исковеркала ее жизнь, так зачем же ей теперь было желать иного вознаграждения, чем «блаженный покой» в Царстве Божьем.
Пока бабушка мечтала об ином Царстве, внуку, буйной головушке, не сиделось на месте. Но его отнюдь не одолевали миражи величия. Вдали от легендарной бабушки Елизавета устраивала братцу одно увеселение за другим. То охота, то импровизированный пикник, то любовные интрижки в сельском домике с мечтаниями под луной… Легкий привкус инцеста только придавал остроты удовольствию, которое испытывал Петр, лаская свою молодую тетушку. Легкое чувство вины, как ничто другое, способно уберечь плотскую связь от обычно сопровождающих ее невзгод: ведь, если придерживаться морали, отношения между мужчиной и женщиной очень скоро становятся такими же скучными и обременительными, как исполнение любого долга. Наверное, такие же соображения побуждали Петра предаваться параллельно экспериментам с Иваном Долгоруким. Чтобы отблагодарить князя за удовлетворение, которое он испытывал в его объятиях, с согласия Елизаветы, Петр дал тому чин камергера и наградил орденом Святой Екатерины, предназначенным вообще-то для дам. При дворе над всем этим открыто насмехались, а иностранные дипломаты торопились в своих донесениях соответствующим образом прокомментировать двусмысленные похождения Его Величества. Некоторые, говоря о дурном поведении Петра II во время болезни Меншикова, вспоминали французскую поговорку, которую можно было бы перевести так: «Без кота мышам масленица». В общем, Светлейшего уже как бы и похоронили. Но это означало только одно: людям было плохо известно, насколько он крепок физически и насколько велика сопротивляемость его организма. А он – внезапно, как чертик из табакерки – выскочил и оказался в центре этой свинской жизни, где амбициозные помыслы соревновались с требованиями пола. Надеялся ли он, что достаточно ему повысить голос, чтобы смутьяны ушли в подполье? Пока Меншиков болел, Петр II набрался сил и больше не хотел терпеть принуждения. Никто, в том числе и его будущий тесть, отныне не имел права противоречить его желаниям. Светлейший совершенно растерялся и не поверил своим ушам, его вот-вот мог хватить удар, когда он услышал рев юнца: «Я тебе покажу, кто тут хозяин!»
