Перипетии этой длительной экспедиции за пределы российских границ довольно скоро утешили Александра, тяжело переживавшего расставание с Ольгой Калиновской. После непродолжительного посещения Швеции и Дании он направился в Германию, остановился в Эмсе, где скрупулезно следовал предписаниям врачей. Маркиз де Кюстин, известный публицист и тонкий наблюдатель, встретил его там и тут же записал свои впечатления: «Я оказался среди толпы зевак, окруживших великого князя, который выходил из кареты… Ему двадцать лет, и он выглядит на свои годы; его рост выше среднего, но мне он показался несколько грузным для своего возраста; его лицо было бы красивым, если бы не отечность, несколько смазывающая черты; плотная фигура выдает в нем скорее немца, нежели русского; он излучает кротость и доброжелательность; правда, несоответствие между открытой улыбкой и постоянно плотно сжатыми губами свидетельствует о недостатке искренности и, может быть, о внутренней боли… Во взгляде юного князя сквозит доброта; его походка грациозна, легка и благородна; это настоящий князь; он скромен без робости, и это импонирует окружающим… Он производит впечатление прекрасно воспитанного человека; если он когда-нибудь станет монархом, то будет подчинять себе людей силой обаяния, а не силой страха, если только изменение его положения не повлечет за собой изменения его натуры». (Маркиз де Кюстин: Письма из России. Эмс, 5 июня 1839 года.) И далее: «Я вновь видел великого князя и на сей раз изучал его дольше и с более близкого расстояния… Сквозь добродушное выражение, всегда свойственное красоте, юности и в особенности немецкой крови, явно проглядывает скрытность, внушающая опасение в столь молодом человеке. Эта черта и некая печать судьбы на всем его облике не оставили у меня сомнений в том, что он призван взойти на престол». (Там же. Эмс, 6 июня 1839 года.) Другой публицист, граф де Рейсе, пишет в своих «Воспоминаниях»: «Царевич был хорошо образован, прекрасно говорил на всех языках и во всем проявлял скромность и тактичность. Его чрезвычайная благожелательность могла создать впечатление отсутствия твердости, но те, кто общались с ним более тесно, уверяли, что твердости ему не занимать и что, если он легко кланяется, это свидетельствует лишь о его уважении к собственному отцу». (Граф де Рейсе: Мои воспоминания.)
Подлечившись в Эмсе, Александр направился в Веймар, затем в Берлин, где его радушно встретили прусские родственники, оттуда в Мюнхен, сделав остановку на поле «битвы народов» под Лейпцигом, и далее, перевалив Альпы, в Верону.
Там приставленные к нему австрийские офицеры устроили ему экскурсию, водя от одного памятника к другому. Утомленный, но неизменно благожелательный, он посетил крепость, дворец и места боев между французскими и австрийскими войсками в 1796 году. В Милане в его честь устраивали парады, продолжавшиеся семь дней подряд. Даже в России у него не рябило так в глазах от мундиров, штыков, пушек, лошадей, знамен, фанфар.
Проехав Венецию и Флоренцию, он оказался в Риме, о котором столько мечтал. Картины, статуи, античные руины – он хотел видеть все это, и воодушевление возобладало в нем над усталостью. Папа Григорий XVI удостоил его частной аудиенции. Он также встретился с группой молодых русских художников, учившихся тонкостям изобразительного искусства в Вечном Городе. Однако среди этого водоворота впечатлений Александр не переставал думать о России. «Я устроен таким образом, – пишет он своему адъютанту Назимову, – что могу жить исключительно воспоминаниями, и это служит мне утешением вдали от родины. Как бы прекрасна ни была Италия, дома все же лучше!»
Продолжив свой путь, Александр пересек северную Италию и приехал в Вену. Там он подпал под обаяние канцлера Меттерниха и его супруги. Вечера он проводил в их доме, в избранном обществе, предаваясь своим излюбленным светским играм. «Особенно его увлекает игра в ладошки, – пишет княгиня Мелани де Меттерних. – Он очень ловко наносит удары». И через день: «Пришел великий князь, и мы снова играли – в шнур, шар, войну – одним словом, резвились, словно дети». В конце концов хозяйка дома вынесла заключение, что Александр «добр и симпатичен». Жуковский: «Его любили все, и все отдавали должное его чистосердечности, здравому смыслу и достоинству, которые он демонстрировал самым непосредственным и самым деликатным образом». (Письмо императрице Александре от 12 марта 1839 года.)
В то же время воспитатель великого князя был немало озадачен. Александр предавался ребяческим забавам, но его, казалось, совершенно не привлекали девушки, которых ему представляли. Неужели он вернется в России ни с чем? Одно и то же повторялось при дворе Бадена, при дворе Вюртемберга, при дворе Дармштадта. Уставший от этих приемов, он чуть было не отказался от приглашения великого князя Людвига II Гессен-Дармштадтского посетить театр, но в конце концов натянул на себя нехотя парадный мундир казачьей гвардии и отправился на протокольное мероприятие. Сидя в княжеской ложе, он случайно встретился взглядом с юной девушкой в заднем ряду, пожиравшей его глазами. Бледная, тонкая, романтичная – она была похожа на агнца, готового к закланию. Это была пятнадцатилетняя принцесса Мария. При дворе к ней относились весьма пренебрежительно, и она отнюдь не принадлежала к числу завидных германских невест. Очарованный ее детской застенчивостью, Александр попросил представить ее ему. Она сделала реверанс, и он неожиданно воспылал страстью к этой милой, невинной девочке. Вернувшись из театра, он объявил графу Орлову, главе своей свиты: «Дальше не поедем. Я сделал свой выбор. Мое путешествие окончено. Я женюсь на Марии Гессенской, если она соблаговолит оказать мне эту честь». (Граф де Рейсе.)
Несмотря на это решение, которое Жуковский счел безрассудным, Александр все же согласился продолжить европейское турне. Покинув Марию, так и оставшуюся в неведении относительно его чувств, он отправился в Голландию, где был с радостью принят своей теткой, а затем в Лондон, где королева Виктория, окруженная самым изысканным британским обществом, устроила ему поистине великолепный прием: ужин в Бекингемском дворце, оперное представление, проживание в очаровательном Виндзорском замке, банкет, данный в его честь в Лондонской Таверне, военный парад в парке Сент-Джеймс, визит в Тауэр, посещение доков и ипподромов в Эпсоме и д'Эскоте, вручение диплома доктора права Оксфордского университета.
Несмотря на все британские соблазны, Александр не переставал грезить о Золушке, которую он оставил на континенте. Он написал своим родителям письмо с просьбой о разрешении на брак. Николай изумился, узнав о намерениях сына. Эта Мария Гессенская была сыну явно неровней. Каковы бы ни были ее моральные и физические качества, в списке кандидаток Санкт-Петербургской канцелярии она не фигурировала. Кроме того, ходили слухи, будто она незаконнорожденная. В обществе считали, что отцом Марии является не великий князь Людвиг II, а барон Гранси, известный маршал, с которым великая княгиня Вильгельмина будто бы состояла в связи. Это обстоятельство еще более усугубляло положение. Окружение императора ожидало, что он наложит вето на столь необдуманный выбор сына. Но придворные плохо знали его. У Николая в исключительных случаях государственные соображения уступали место гордыне. Такая помолвка, представлявшаяся дипломатам недопустимой, давала ему возможность продемонстрировать независимость духа. Полагая, что сила монарха измеряется масштабами вызова, который тот осмелится бросить миру, Николай решил, что он лишь возвеличит себя, разрешив сыну жениться на девушке несколько сомнительного происхождения. В конце концов, другие российские суверены, и в их числе сам Петр Великий, грешили этим. Брачный союз, а вовсе не знатность обеспечивает царице поклонение толпы. «Чтобы кто-то в Европе осмелился сказать, что российский наследник престола обручен с незаконнорожденной!» – высокомерно заявил он. И, отметая все возражения, добавил: «Поскольку великий князь Дармштадтский не возражает против этих отношений, я не вижу в них ничего предосудительного».
