Но надзора за университетами, салонами и литературными кружками недостаточно: мужики не умеют читать, но услышать опасные речи могут. Властям на местах приказано выискивать подозрительных людей, которые «сбивают с толку крестьян опасными соблазнами свободы, к которой нация не готова». В 1822 году помещикам возвращено право, отобранное в 1809 году, беспрепятственно ссылать своих крепостных в Сибирь.
Вместе с тем Александр делает вид, что по-прежнему озабочен проблемой крепостного права, и любит провозглашать публично: «Я хочу вывести нацию из варварского состояния, допускающего торговлю людьми. Если бы развитие цивилизации было достаточным, я бы уничтожил рабство, хотя бы это стоило мне головы». Еще в 1816 году он обязал генерала Киселева представить записку «О постепенном уничтожении рабства в России». Похвалив автора за добрые намерения, Александр отослал документ в архив, где он затерялся среди прочего бумажного хлама. Он также поручает особой комиссии, заседавшей в Варшаве под председательством Новосильцева, разработать проект конституции для России. Французский юрист Дэшан руководит этими пустыми словопрениями. Законченный документ
[68]
передан на рассмотрение царю. Александр его одобряет, но и не думает проводить его в жизнь. Чтобы успокоить свою совесть, ему достаточно помечтать о либеральной политике. Произнося вольнолюбивые речи, он поддается иллюзии, что ему по-прежнему двадцать лет и душа его открыта всему новому; на деле ему сорок, он душевно и телесно надломлен, боится перемен и все больше впадает в мрачный деспотизм. Аракчеев толкает его на путь подавления любого свободомыслия, лишь бы сохранить существующий порядок.
Фаворит, пользующийся неограниченным доверием императора, тем не менее страдает от того, что сфера его влияния ограничена гражданскими и военными делами. Царь, когда хочет воспарить душой к высотам мистицизма, призывает в наставники не его, а Голицына и Кошелева. В обществе двух этих «старых визионеров» он устраивает какие-то таинственные, длящиеся часами собрания, после которых его взор туманится меланхолической радостью. Аракчеев, не допущенный на эти беседы, бесится, точно обманутая супруга. Он не в силах перенести, что столь важная сторона жизни Александра ускользает от него. Совершенно очевидно, что он, хоть искренно верует и исправно посещает церковь, не настолько образован, чтобы обсуждать со своим властелином теологические проблемы. Однако он чует опасность, подстерегающую Александра, позволившего влиянию сект распространяться по всей стране. Как верный слуга Господа, он убежден, что церковь – самая надежная опора монархии и, стало быть, ослабление церкви ослабляет и монархию. А Библейское общество и секты разного рода ясновидцев отвращают часть народа от традиционной русской веры. Пусть царь поостережется: мистический сумбур в мыслях подготовляет сумбур в политических убеждениях! Чтобы вернее воздействовать на Александра, Аракчеев открывает ему глаза на скандальные выходки молодчиков, которым покровительствуют Голицын и Кошелев. И Александр, друг теософов, вдруг обнаруживает, что стоит на краю пропасти, в которую чуть было не угодил заодно с ними. Решительно, Аракчеев с его грубым здравым смыслом незаменим. Всякий поиск, всякая новизна в вопросах веры, равно как и в вопросах о форме правления, одинаково опасны. По настоянию отца военных поселений одержимая Екатерина Татаринова, недавно очаровывавшая царя, изгнана из Михайловского замка. Знаменитый скопец Кондратий Селиванов, на одном из сеансов посвящения осененный злополучной идеей оскопить молодого офицера императорской гвардии, оказавшегося племянником генерала Милорадовича, удален из столицы и отправлен в монастырь в Суздаль. Баронессе Крюденер, вернувшейся в Петербург, не удается, несмотря на все ее усилия, вернуть расположение Александра. «Я знаю, государь, что Вам надоедаю, что, может быть, Вас оскорбляю, – пишет она ему. – Но я не могу оскорбить Бога, нарушив его волю. Я повинуюсь ему и открываю ему все, что высказываю Вам». Раздраженный бесконечными просьбами денег своей бывшей подруги, ее неуместным вмешательством в судьбу восставших греков, как и ее беспрерывными пророчествами, царь собственноручно пишет ей письмо на восьми страницах, упрекая в пренебрежении обязанностями «подданной и христианки» и предлагая удалиться в ее имение. Обиженная баронесса уезжает в свое Лифляндское поместье и оттуда посылает последнее послание Его Величеству: «Вы страдаете, а меня разлучили с моим братом во Христе! Вы бы возвеличились как никогда, если бы припали к кресту Христову в Соборе Святой Софии и поклонялись Иисусу Христу, простершись на ступенях святой мечети, обиталище животворящего Бога!»
[69]
Александр оставляет письмо без ответа. А Францу фон Баадену, которого Александр ценил за мистические откровения, направлявшемуся в Петербург для встречи со своими последователями, приходится три месяца ждать в Риге разрешения продолжать путь. После чего знаменитого путешественника без всяких объяснений высылают и вдобавок лишают пенсии, которую он получал как корреспондент Министерства просвещения.
Чтобы окончательно покончить с «истерией пиэтизма», Аракчеев решается на очень хитроумный ход: объединиться с двумя представителями высшего русского духовенства – Серафимом, новым митрополитом Петербурга, и, главное, с архимандритом Фотием, тридцатилетним монахом, невежественным, экзальтированным фанатиком. Высокий, худой, с изможденным лицом и рыжеватой бородкой, Фотий завораживает свою паству магнетическим сверканием серых глаз, порывистыми жестами, вдохновенными речами. Этот аскет предается умерщвлению плоти, носит под рясой железные вериги и власяницу. Он сближается с графиней Анной Орловой, становится ее духовником и убеждается, что она «есть раба Господа смиренная и сосуд благодати Христовой». Девица в тридцать пять лет, наследница колоссального состояния, эта странная особа ездит верхом, как казак, управляет тройкой лошадей, танцует, как баядерка, но сторонится мужчин, питается кореньями и ревностно исполняет церковные обряды. Все свои миллионы, все великосветские связи она предоставила в распоряжение Фотия. Быть может, она поддается искушению, которое представляет этот святой человек, наделенный огненным темпераментом? Кое-кто поговаривает об этом, но она с негодованием отвергает подозрения. Ее союз с Фотием, уверяет она, чисто духовный. Их объединяет общая навязчивая идея – извечные козни сатаны против рода человеческого. Фотия и во сне преследуют бесы, и он храбро отбивается от них. Но всего этого ему недостаточно. С тех пор как он встретил Анну Орлову, он чувствует в себе призвание сражаться с мировым Злом: обличать и карать вольтерьянцев, мартинистов, франкмасонов, обезглавить «семиглавую гидру иллюминизма». Этот русский Торквемада,
[70]
рупор гласа небесного, предает словесным анафемам безбожников и нечестивцев. Для духовенства, обеспокоенного еретическим безумием, угрожающим прочности трона и алтаря, этот неистовый проповедник – лучший союзник. Голицын, по простоте сердца, не догадывается, что Фотий, изрыгая хулу на современное общество, увлеченное спиритизмом, на самом деле метит в него и его приверженцев.
