Как и сестра, он встречается с известными вигами и, желая удивить их своим либерализмом, просит главу вигов лорда Грея представить ему записку «О создании оппозиции в России». После аудиенции его несколько озадаченный собеседник спрашивает у Меттерниха: «Неужели царь намерен созвать в России парламент? Я бы весьма поостерегся побуждать его к этому, но, если он его созовет, ему не придется создавать оппозицию – она не замедлит образоваться сама». Разумеется, вопрос об этой гипотетической оппозиции больше не поднимался. Есть проекты, которые приносят некоторую выгоду, не будучи реализованы, – такова поэтика политики.
Между тем Александр принимает видных предводителей квакеров, обсуждает с ними религиозные проблемы, разделяет их поклонение Христу в духе и приглашает их в Петербург. Он также встречается с самым авторитетным в Европе философом и законоведом Джереми Бентамом и советуется с ним о возможности пересмотра российского законодательства. В Оксфорде, на церемонии вручения ему диплома honoris causa,
[57]
он огорчается, что не держал диспута. Ректор возражает: «Государь, вы выдержали такой диспут против поработителя народов, какого не выдерживал ни один доктор права в мире». Поддерживая свою популярность у лондонцев, Александр часто прогуливается верхом в Гайд-Парке, надев английский мундир, и легкими поклонами отвечает на рукоплескания своих почитателей. Вместе с сестрой он посещает Вестминстер, приют Сен-Поль, Гринвич, Королевскую биржу, Британский музей и присутствует в Аскоте на скачках. Вечера посвящены банкетам, балам, парадным приемам. Лорд Каслри и лорд Ливерпуль устраивают в его честь обеды. Лорд Грей и герцог Девонширский, вожди оппозиции, следуют их примеру. Принц-регент не появляется на светских собраниях, устраиваемых вигами, где Александр частый гость. «Появление императора производило магический эффект, – вспоминает княгиня Ливен. – Его везде встречали радостными восклицаниями, что было крайне унизительно для регента. Он был раздражен и глубоко уязвлен и в конце концов стал видеть в Александре соперника». Пригласив Александра на смотр в Гайд-Парке, регент умышленно прибывает туда с часовым опозданием. Александр в ответ заставляет два часа ждать себя на приеме во дворце и, оправдываясь перед разъяренным регентом, признается, что задержался у лорда Грея – самого непримиримого из лидеров оппозиции. Когда Эгерия вигов леди Джерсей приглашает Александра на бал 15 июня, регент нарочно удерживает его в Оксфорде, чтобы он попал в Лондон только 16-го. Александр возвращается в Лондон в три часа утра, быстро переодевается, на рассвете появляется на балу у леди Джерсей и до пяти часов утра танцует scotchreеl
[58]
– быстрый шотландский танец. Как всегда, в нем прекрасно уживаются порывы к великим свершениям и жажда внешнего блеска, сколь бы этот блеск ни был обманчив. Александр поддается впечатлению, что, наслаждаясь светскими успехами из духа противоречия регенту в Лондоне, как и Людовику XVIII в Париже, он завоевывает симпатии народа.
Однако политика делается при дворе, а не на улицах, и пока царь красуется перед лондонской публикой, за его спиной Каслри и Меттерних сговариваются совместно дать отпор не слишком завуалированному намерению России завладеть Польшей.
Впрочем, мало-помалу увлечение лондонцев Александром ослабевает. Всеобщее внимание переключается на фигуры более колоритные. Теперь общий кумир – воинственный вождь партизан казачий атаман Платов, разъезжающий по улицам английской столицы в окружении бородатых всадников с горящими как уголь глазами. По множеству неуловимых признаков царь угадывает, что его звезда закатывается не только при дворе, но и в английском обществе. Это явно обнаруживается на грандиозном банкете, данном в Гилдхолле, лондонской ратуше, где присутствует 700 приглашенных во главе с императором России, королем Пруссии и принцем-регентом. Ужин, поданный на золотой посуде, проходит в угрюмом молчании. Итальянские певцы стараются развеселить гостей, но великая княгиня Екатерина, которая не выносит музыки, резко приказывает артистам замолчать. Тугой на ухо Александр не сразу понимает, из-за чего смущенно перешептываются его соседи по столу. Неожиданно он решает покинуть эту опрятную, холодную и чопорную страну. 26 июня он отплывает из Дувра в Кале, пересекает Голландию под радостные крики жителей и прибывает в Брухзаль, город на Баденской земле, где после полуторагодовой разлуки встречается со своей супругой. В Брухзале собралась вся Баденская фамилия. Императрица Елизавета, сдержанная и гордая, недавно отклонила приглашение супруга приехать к нему в Париж. «Я была бы счастлива, если бы могла в Париже видеться только с членами королевской семьи и с теми, кто всегда сохранял им верность, – пишет она. – Но мне пришлось бы появляться в смешанном обществе, среди людей, которых я презираю, а я бы не смогла скрыть своих чувств. Наконец, я побаиваюсь предстать перед разношерстной, любопытствующей и испорченной публикой Парижа».
В тихом немецком городке в Брухзальском замке царь отдыхает душой, проводя время в беседах с Лагарпом, бароном Штейном и несколькими близкими ему людьми. После шумных лондонских торжеств он наслаждается простыми радостями. Но и в этом уединении его разыскивают искусители славой. Депутация из четырех высокопоставленных русских прибывает в Брухзаль и просит его от имени Сената, Священного Синода и Государственного совета принять наименование «Благословенный», позволить воздвигнуть в Петербурге в его честь монумент и выбить медаль с надписью «Великодушному держав восстановителю от признательной России». Но если в Париже и Лондоне Александр с видимым удовольствием позволял воздавать себе почести, то здесь он их отклоняет. Как будто успех в Англии и Франции – всего лишь безделка, тогда как поклонение русского народа стало бы непосильной тяжестью для него, носителя российской короны. Как будто он боялся, согласившись принять знаки признания его заслуг, оскорбить Бога своим самодовольством. Как будто грех суетности и гордыни, в который он впал в Европе, превратился бы в смертный грех в России.
Шишкову, растерянному, не знающему, как объяснить народу отказ царя и умоляющему его не разочаровывать нацию, он велит составить ответ в неопределенных выражениях и без исправлений подписывает его: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мной и над нею благословение Божье».
Итак, не будет ни статуи, ни медали, но прозвище, которое звучит так приятно для слуха, навсегда сопряжется в памяти народной с личностью освободителя отечества. Страшась апофеоза, который ждет его в России по возвращении, Александр пишет губернатору Петербурга: «Дошло до моего сведения, что делаются разные приготовления к моей встрече. Ненавидя оные всегда, почитаю их еще мене приличными ныне. Един Всевышний причиною знаменитых происшествий, довершивших кровопролитную брань в Европе. Перед Ним все мы должны смиряться. Объявите повсюду мою непреклонную волю, дабы никаких встреч и приемов для меня не делать».
В Петербурге городские власти, приготовившие государю пышную встречу, поспешили отменить празднества и разобрать триумфальные арки. 13/25 июля, ранним утром, без свиты и без фанфар, Александр въезжает в свою столицу и сразу направляется в Казанский собор, где служит благодарственный молебен. Всех, кто его видит, поражает его угнетенный вид. Несомненно, он пресыщен славой и, достигнув вершины земного величия, мучается от того лишь, что ему нечего больше желать. Сознание тщетности самых благородных человеческих деяний подрывает его душевную энергию, но приближает к Богу. Тем не менее спустя несколько дней он дает согласие почтить своим присутствием празднество, которое с большой помпой устраивает в Павловске в Павильоне роз по случаю возвращения победителя его мать. Он появляется хмурый, сдержанный, рассеянный. Хор исполняет в его честь кантату на слова поэта старца Державина:
