В середине декабря Шарлотта Бронте, преисполненная свежих интереснейших впечатлений, вернулась в родимый Гаворт. На пороге ее встретила горничная Марта, милое, Добродушное лицо которой, к немалому удивлению Шарлотты, отражало сильное волнение.
— Вот новости я услыхала! — возбужденно произнесла Марта после первых теплых приветствий.
— В чем дело, Марта? — спросила Шарлотта, необычайно смущенная озорным блеском, внезапно заигравшим в глазах у горничной.
— Сделайте одолжение, сударыня, — живо ответила Марта. — Вы написали две книги — две самые великие книги на свете! Мой отец слышал об этом в Галифаксе, а наши добрые соседи — мистер Д. Т., и мистер Г., и мистер М. — в Бредфорде — и они собирают на днях митинг в Институте Механиков, чтобы решить, как теперь им получить их.
— Молчите, Марта, и ступайте вон! — кипя от негодования, воскликнула Шарлотта, у которой выступил холодный пот при мысли, что какие-то там мистер Д. Т., мистер Г., мистер М. и еще сотни всяких мистеров и миссис из захолустных провинций Англии будут читать «Джейн Эйр» и «Шерли» — эти сокровенные детища ее души.
…Итак, тайна авторства Шарлотты Бронте раскрылась: теперь уже не только жители столицы, но и провинциальные жители и, в первую очередь, обитатели достославного Гаворта и его окрестностей знали, чье подлинное имя долгие годы скрывалось за псевдонимом «Каррер Белл».
В гавортскую церковь стало стекаться большое количество прихожан, желавших увидеть знаменитого автора «Джейн Эйр». Когда же в упомянутом Мартой Институте Механиков появилось несколько экземпляров «Шерли», то все участники митинга разом пожелали получить эту книгу. Они вытягивали жребий порознь на каждый том (ибо первое издание «Шерли» выпускалось в качестве двухтомника), и те счастливцы, кому выпадала благословенная возможность получить том книги, согласно установленному порядку, не имели права держать его долее двух дней и за каждый лишний день должны были платить по шиллингу штрафа.
Шарлотте пришлось даже на три дня выехать в поместье Готорп-Холл, располагавшееся неподалеку от Галифакса, чтобы удовлетворить праздное любопытство неких господ Кей-Шаттлоурт, пожелавших во что бы то ни стало свести личное знакомство с самим Каррером Беллом.
Пожалуй, одним из немногих жителей Англии, оставшихся равнодушными к факту авторства Шарлотты Бронте U составивших весьма невысокое мнение о ее творчестве, был Артур Николлс — угрюмый и замкнутый в себе викарий ее отца. Мистер Николлс счел «Джейн Эйр» посредственной книгой; над «Шерли» же он откровенно смеялся и, более того, упорно желал прочесть вслух «духовные сцены» романа в присутствии своего достопочтенного наставника.
Впрочем, мнение мистера Николлса интересовало Шарлотту меньше всего. В то время как этот почтенный господин стремился уязвить пасторскую дочь своими ехидными насмешками, она поддерживала деятельную корреспонденцию со своими лондонскими друзьями — Джорджем Смитом и его милейшей матерью, Уильямом Сэмюэлом Уильямсом и даже с казавшимся ей не слишком приятным, зато весьма практичным Джеймсом Тейлором. Письма от них были настоящим целебным бальзамом для страждущего в неизбывной тоске по безвременно ушедшим из жизни любимым сестрам и брату чуткого сердца Шарлотты Бронте.
Кроме того, Шарлотта с величайшим удовольствием продолжала вести активную переписку со своей давней подругой Эллен Нассей, с которой охотно делилась новыми впечатлениями, самым ярким из которых была, разумеется, достопамятная встреча с Теккереем.
«<…> Теккерей — титан мысли, — сообщает она верной мисс Нассей в одном из своих писем, — его присутствие, его способности оказывают глубокое интеллектуальное воздействие. Он кажется мне совсем особенным человеком. Все остальные по сравнению с ним — второстепенные <…>».
Теперь Шарлотта Бронте с затаенным трепетом в душе ожидала новой возможности посетить столицу, и в скором времени это ожидание оправдалось: в середине мая 1850 года в гавортский пасторат на имя «мисс Бронте» вновь прибыло приглашение в Лондон от миссис Смит.
На этот раз проведенные в столице две недели пасторская дочь почти всецело посвятила знакомству с лондонскими достопримечательностями. В приятном обществе своих неотступных спутников Смита и Уильямса, а также присоединившегося теперь к сей милейшей компании Джеймса Тейлора Шарлотта Бронте посетила ежегодную летнюю выставку в Королевской Академии Художеств, а также побывала в Сент-Джеймской церкви. Там, под благодатной сенью величественного священного свода, она с глубочайшим почтением взирала на своего давнего кумира — легендарного герцога Веллингтона, который также явился на службу в сопровождении своей свиты.
Большое удовольствие доставила пасторской дочери прогулка в столичный зоопарк, где она с нескрываемым интересом любовалась восхитительными диковинными зверушками, которых прежде ей видеть не доводилось.
Однако самым ярким впечатлением этого лондонского визита стал для Шарлотты Бронте званый обед в доме у Теккерея. Сам мистер Теккерей нанес как-то Смитам утренний визит и, обнаружив там милейшего Каррера Белла, поспешил лично засвидетельствовать свое почтение этим заманчивым приглашением.
На обед у Теккерея собралось блестящее общество литературной элиты, деятелей изящных искусств и влиятельных лиц из высшего света. Все эти знатные господа с нетерпением ждали встречи с «Джейн Эйр» и предвкушали остроумную беседу с нею. Однако Шарлотта Бронте, ко всеобщему разочарованию, не была расположена к длительным разговорам. Ее внимание было всецело приковано к элегантной даме средних лет, смиренно сидевшей возле стройного белокурого мужчины. Облачение дамы отличалось подобающей случаю пышной роскошью: на ней было лиловое бархатное платье, украшенное изящной бахромой. Ее безупречная осанка и восхитительные манеры безошибочно указывали на ее несомненную принадлежность к высшему обществу. Она очень мило улыбалась другим гостям, однако от проницательного взора Шарлотты не укрылась та неизбывная печаль, что затаилась в ее прекрасных зеленовато-карих глазах.
Эта обворожительная светская львица была хорошо знакома пасторской дочери. Шарлотта с первого взгляда узнала свою давнюю приятельницу, светлейшую леди Хитернлин. Сама же миледи, казалось, не замечала присутствия в зале Шарлотты Бронте, или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.
Шарлотта отлично понимала, что положение Кэтрин Хитернлин не позволяет выдавать знакомства с простолюдинкой, и вполне простила миледи ее вынужденную показную холодность. И все же пасторская дочь никак не могла отвлечь свои мысли от герцогини и направить их в иное русло: этот обреченный, исполненный вселенской печали взор не давал ей покоя. О, как напоминал он Шарлотте о ее безвременно ушедших из жизни сестрах! Весь облик леди Хитернлин нес на себе печать глубочайшего страдания, но было в нем и нечто иное — какая-то отрешенная, непостижимая возвышенность.
«Эта женщина теперь страдает, — отчетливо вспомнила Шарлотта слова умиравшей Эмили, — страдает отчаянно, всем своим существом. Боюсь, что счастливое избавление ожидает ее не скоро. Ей суждено пройти все круги Ада на земле, прежде чем это наконец произойдет».
