Где встречал Варахран этого человека? Не в Реге? Нет. Где же? Беглец не мог вспомнить.
— Рыдай, — с насмешкой поощрял певец желтолицего пленника. — Стенай! Проливай слезы, пока это еще в твоей воле. А я, чтобы не иссяк источник твоих слез, расскажу легенду о царях из рода Гахамана.
Он изобразил нарочито торжественную позу, как бы передразнивая настоящих сказителей, и взял в руки вместо дутара кривую палку.
— Начинаю! — выкрикнул он петушиным голосом и ударил тонкими пальцами по несуществующим струнам. — В небе месяц плывет, в реке вода течет. Котел сделан для того, чтобы говорить, уши — для того, чтобы слушать. Итак, слушайте!
Веселое начало позабавило Бесса, и он громко расхохотался. Его сухое, обветренное, горбоносое лицо стало от напряжения красным. Усмехнулся сидевший подле Бесса бледный иранец в простой одежде. Воины придвинулись ближе. Даже пленник перестал бить себя по голове и плакать.
— Далеко на юге, у теплого моря, в синих горах, не ведая горя, жил-обитал персидский народ, — продолжал человек, одетый в шкуры леопарда. — Жил-обитал, с богами не споря, пас лошадей и овец на просторе. Гахаманиды им управляли, — это был, дети, славный род. И Гахаманид, по имени Кир, стал первым царем персов.
Певец молча помахал рукой над палкой, словно перебирая струны, и снова заговорил:
— Далеко он меч свой простирал. Много разных стран завоевал. Поражений никогда не знал. Джан! Така-тун… Помните Камбиза молодца? Он пошел — вах! — по тропам отца. Он египтян устрашил сердца. Джан! Така-там, така-тун… И его племянник, сын Гистаспа, Дарий крепко наносил врагам удары — и страна персов стала, дети мои, такой могущественной, что не было ей равной во всем мире. Не осталось на земле государства, не захваченного персами, кроме Юнана. Не осталось на земле золота, не захваченного персами, кроме юнанского золота. Не осталось на земле мужей, не проданных персами в рабство, кроме юнанских мужей. Ну, как можно было такое стерпеть? И Дарий Первый, сын Гистаспа, пошел войной на юнанов.
Певец усмехнулся, запрокинул голову, как это делают подлинные сказители, опять ударил пальцами по «струнам» и затянул умышленно дребезжащим голосом:
— Ва-а-ах!.. Мечом рубит юнанаов — их меч не берет. Копьем пронзает их копье не берет. Стрелы мечет — их стрела не пробивает. Разгромили юнаны персидских воителей Дато и Артафарна. Что за напасть?
Ва-а-ах!.. Пошел войной на юнанов сын Дария Ксеркс. На корабле подплывет — корабль потопят. По суше приблизится — на суше избивают. А по воздуху лететь — крыльев нет. Что за напасть?
Ва-а-ах! Ни Артахшатра Первый, ни Дарий Второй, ни Второй Артахшатра, ни Третий — сколько их ни жило, Дариев и Артахшатров — не разгрызли грецкий орех. Что за напасть?..
Глаза певца сузились: он косил на персов и весело скалил зубы, а они все больше тускнели, и даже Бесс, который совсем недавно так беззаботно хохотал, сидел сейчас, наклонив голову, точно бык, и тяжело двигал желваками. Только его сосед, бледный перс, по-прежнему усмехался.
— Много ли времени прошло, или мало, но силы у персов совсем не стало, — снова заговорил певец. — И если когда-то их войско топтало поля, что возделал Юнана народ, то нынче другая пора настала, и все получается наоборот. Идет на восток Искендер Двурогий, и Дарий Третий уносит ноги, но едва ли он их далеко унесет!..
Бесс помрачнел, а пленник не выдержал и скрипнул зубами. Но никто не сказал певцу ни слова. И Варахран догадался, что персы боятся этого веселого человека с ясной улыбкой и тонкими, как у девушки, руками.
— А почему так получается? — Певец отбросил палку. Брови его сдвинулись на переносице, лицо стало злым. — Почему, я спрашиваю тебя, Дариавуш Кодоман? — Он схватил пленника за плечо. — Потому, что все вы только берете, — берете, но не отдаете! Берете у нас и других народов золото. Берете скот. Берете людей. Но не даете нам взамен ничего! Где, когда и кто это терпел, а? Вот почему все бросили тебя, Дариавуш Кодоман, в тяжелый для тебя день, и никто не подаст тебе глотка воды, когда приблизится твой конец. Так покарал бог род Гахамана за его преступления!
— Довольно, Спантамано! — крикнул Бесс. — Ты забыл разве, что и я, твой друг, происхожу из этого рода?
Певец молча отвернулся.
Спантамано! — воскликнул он и выскочил из-за укрытия.
Забыв о сумке, он бросился к костру. Путники глядели на него удивленно, будто он свалился прямо с неба.
— Кто ты? — спросил Спантамано сдержанно.
— Варахран, сын Фрады! Помнишь старого чеканщика Фраду? Наше заведение стоит слева от Южных ворот Мараканды.
[8]
Ты часто приходил к нам и долго смотрел, как отец наносит узоры на блюда из серебра. Я Варахран.
— Варахран? — Спантамано оживился. — Но как ты сюда попал?
— Персы! — Варахран стиснул кулак. — Товары никто не берет… Отец задолжал кругом. Налог уплатить — денег нет. Персы хотели отнять мастерскую… и что было бы, если бы отняли? Всему семейству — конец. Ну, я пожалел отца… в рабство подался. Три года, пока ты был на войне, я томился в Реге, проклятой Реге, работал на правителя города. Думал никогда уже не увидеть мне Мараканду и старого Фраду. Но Охрамазда помог мне. Когда Зулькарнейн взял Экбатану, мой хозяин едва не околел от страха. Суматоха поднялась. Надзор над рабами ослаб. Я не стал медлить и покинул этот грязный город, где за три года пролил столько слез, сколько другой не выплачет и за тридцать лет. Ты видишь, каков я теперь? Никогда уже не стать мне тем веселым Варахраном, какого ты видел прежде. Дорога по горам и пустыням отняла последние силы. Голод терзает меня. Если ты не возьмешь бедного чеканщика под свою руку, я пропаду.
— Не бойся, — улыбнулся Спантамано. — Я беру тебя с собой. Сядешь на моего второго коня. Даст бог, мы еще увидим родную Мараканду и выпьем вина из чаш, изготовленных умелой рукой твоего отца.
— Да будет благо тебе и твоим родичам! Да неиспошлет тебе Охрамазда удачу! Да…
— Ладно, ладно, — прервал его Спантамано, — хватит с меня благ. Ты их столько пожелаешь, что я не унесу. Лучше взгляни сюда. Что висит над огнем?
— Котел висит.
— А в котле что?
— Похлебка.
— Эту похлебку мы сейчас и попробуем. Эй, доставайте посуду!
Но попробовать похлебку Спантамано и его спутникам не пришлось. Из-за бугра внезапно показался иранец на взмыленном коне. Рот его перекосился от ужаса. Он промчался мимо, оборонив на ходу одно слово:
— Искендер!..
Если бы в стаю мирно дремлющих голубей швырнули камень, и то они разлетелись бы не так поспешно, как персы и согдийцы разбежались от костров. Воины ловили лошадей и трясущими руками снимали путы. Беглецов сковал такой страх, что пальцы их не слушались, узлы не развязывались, подпруги не затягивались; животные, чувствуя возбуждение хозяев, били копытами в землю, поднимались на дыбы. Воины бранились яростным шепотом, словно боялись, что их услышит сам Зулькарнейн.
