Откуда-то послышались выкрики:
— Слава ромейскому оружию! Да здравствует Рим!
Но толпа угрюмо молчала. Антиохийцы помнили, что сирийцев вооружил по-римски Антиох, которого, в отличие от других носителей этого имени, в народе называли Пьяницей. Сама же затея принадлежала Лисе, как называли в народе Лисия. И если кончилась эра Антиохов — отца и сына — и началась эра Деметрия, зачем сохранять ромейское оружие, принесшее столько бед? Швырнуть бы его в Оронт вслед за Лисием!
Сирийский легион сменился отрядом мизийцев. Головы в черных кожаных шлемах. В правой руке — копье с треугольным наконечником, в левой — квадратный щит. За мизийцами двигался не меньший по численности отряд киликийцев — все в остроконечных шлемах и шерстяных хитонах цвета любимого ими моря.
Оживление вызвало появление македонских наемников. Они шли по шестеро боевой линией, выставив щетину сарисс
[66]
. У первого отряда были начищенные до блеска медные щиты. У остальных — серебряные. Пехоту сменила конница: гетайры
[67]
на белых нисейских конях, в золотой сбруе, с копьями к земле.
Затем началось нечто невообразимое. Вперед вышли юноши в длинных одеяниях с золотыми сосудами в руках. Они по данному кем-то сигналу их опрокинули, и тотчас распространился божественный аромат смешавшихся в воздухе кинамона, финегрена, амирака и шафрана.
Не успел он улетучиться, как появились носильщики. На богато разукрашенных носилках с золотыми и серебряными ножками в разнообразных позах возлежали совсем юные, молодые, немолодые, пожилые и совсем старые женщины. Это были жены Антиоха Пьяницы, доставшиеся красавцу Деметрию.
Сразу вслед за царским гаремом народу показали двух обросших волосами людей в железных ошейниках и кандалах. Находившиеся в толпе апамейцы узнали в одном из несчастных своего земляка, который первым прыгнул на ромейского посла. Второй, с безумными глазами, был известен едва ли не всем антиохийцам. Этот бродячий философ Исократ прибыл в столицу из Коринфа через несколько дней после происшествия в Апамее. Собирая огромные толпы, он употребил всю силу своего красноречия, доказывая, что Гней Октавий убит по праву и так же следует поступить с другим послом, а ромейский корабль должен быть сожжен, как сирийские корабли.
Поравнявшись с помостом, философ протянул к Деметрию руки в оковах и завопил:
— За что ты меня выдаешь ромеям, Деметрий? Я — чужеземец, и руки мои чисты, а твои запятнаны кровью брата. Будь проклят, убийца!
Толпа загудела. И не столько ее взволновала несправедливость к чужестранцу, защищавшему честь Сирии, сколько проклятье, завершившее парад. Антиохийцы были суеверны.
Расходясь по домам, люди вспоминали Лаодику. Почему она не разделила радость брата? Не помышляет ли сама о царской власти?
ЛАОДИКА, РАДУЙСЯ!
«…Тебя приветствует Полибий, сын Ликорты, находящийся в изгнании. В городе, где оказались твой супруг и сыновья, жил и кончил жизнь своей смертью мой друг Телекл. Получив возможность его навестить, я познакомился с твоим сыном Александром и видел, как он работает над картиной, которую тебе посылаю. Я имел возможность убедиться, как талантлив и благороден твой сын. Быть настоящим художником, особенно в наше время, более почетно, чем носить корону. Как только мой друг скончался, Александр бежал. С тех пор прошло несколько месяцев, но ромеям не удалось его поймать. Италия покрыта лесами, особенно густыми на севере. Там беглец может скрыться, как иголка в стоге сена. Будем молить богов, чтобы они сохранили Александру жизнь.
Полибий».
Лаодика отложила письмо в сторону и поставила перед собой картину.
«Персей и Андромеда! Прекрасная эллинская сказка! — думала она. — Я рассказывала ее детям, когда мы были в Пелле. Борьба с чудовищем. Шапка-невидимка. Крылатые сандалии. Дети слушали, затаив дыхание. А потом Александр радостно закричал:
— Это про моего папу! Про моего папу!
Я засмеялась:
— Персей, спасший Андромеду, был сыном Зевса, а твой отец — сын Филиппа.
Но мальчик оказался прав. Мой Персей в самом деле бросил вызов ромейскому дракону, подмявшему под себя едва ли не все народы круга земель. Только у него не было шапки-невидимки и крылатых сандалий. И никто из царей не пришел ему на помощь. Мой сын! Может быть, ты явишься из свободных, неподвластных дракону, лесов и гор и продолжишь дело отца? Или это будет смельчак с другим именем… Вы освободите Македонию и Сирию, Элладу, Ливию, вы спасете многих Андромед. Но храбреца не будут звать Деметрием».
Губы Лаодики покривила презрительная усмешка.
— Тебя, мой брат, хватило лишь на то, чтобы прикончить беззащитного мальчика Антиоха и старца Лисия, верно служившего нашему отцу. Ты выдал ромеям людей, защитивших достоинство Сирии, чтобы заслужить похвалу своих тюремщиков. В Италии у тебя хватало времени лишь на охоту и вино. Ты даже не попытался встретиться с племянниками. Ты, как ворона павлиньими перьями, щеголял красноречием Диодора. Даже мысль о бегстве принадлежала не тебе, а эллину Полибию, приславшему мне с Диодором весть об Александре.
Лаодика прижала картину к груди. Сердце ее наполнилось гордостью: «Мой сын не похож на Деметрия».
ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ
Улица поднималась в гору. Полибий знал, что вскоре будет перекресток, а после него — спуск. Дом Сульпиция Гала — слева.
Этой встречи захотел сам Сульпиций. Раб, которого он прислал, объяснил, как быстрее дойти, указал час визита, а также передал просьбу сохранить приглашение в тайне. «И зачем я понадобился Сульпицию? — недоумевал Полибий. — Не хочет ли он сообщить какие-нибудь благоприятные для ахейцев новости? Или просто хочет познакомиться? Ведь человеку, занимающемуся астрономией, не так легко найти в Риме собеседника».
Так он шел, почти бежал, теряясь в догадках. Огромный зал. Полки с книгами. Рядом — сфера. Хозяин дома выходит из-за стола ему навстречу. На высокий лоб ниспадают седые волосы. В карих глазах светится ум.
Они садятся друг против друга. Первые слова приветствия. Сульпиций говорит по-эллински, как эллин.
— Я призвал тебя, чтобы поблагодарить за оказанную помощь.
Полибий вскинул брови.
— Не удивляйся! — продолжал Сульпиций. — Речь идет о побеге Деметрия, который ты устроил. Могу сообщить, что Деметрий достиг Антиохии и занял престол. Его послы везут в дар Юпитеру Капитолийскому золотой венок в десять тысяч фунтов и убийцу Гнея Октавия. Тебя это радует?
— Но… — смутился Полибий.
Сульпиций Гал поднял ладонь:
— Я догадываюсь о твоих мыслях. Разумеется, ты горд, что, будучи изгнанником, без всякой поддержки, решил судьбу великой державы, вернув ей законного царя. Но тебя пугает, что я, сенатор, знаю о твоем участии в этом деле. Ведь так?
