В суде этом участвовали и сотники строгановских дружин, и даже старший корабельный мастер с Чусовой Иван Строев – участник многих военных походов.
Два дня судьи выслушивали ратных людей крепости, подсчитывали, сколько русских людей и мирных вогулов лишились жизни, загубленные оружием, которым Запарин вооружил хана Махмет-Куля.
Воевода Запарин в свое оправдание смог лишь сказать, что он гадал по звездам о судьбе крепости, и созвездия подсказали ему действовать откупом. Однако ссылку на созвездия судьи не приняли во внимание и вынесли приговор, по которому строгановские люди и Соликамские жители решили отправить воеводу под стражей к царю с прошением наказать по заслугам сего неверного царского слугу, а в назидание прочим нерадивым военачальникам и на вечный позор трусу подвергнуть бывшего воеводу Запарина наказанию розгами на площади при всем народе.
И когда наутро горожане уже готовились к небывалому зрелищу на площади, оказалось, что приговоренный не стерпел позора и сам наложил на себя руки.
Случай этот мог дорого обойтись Семену: родственники покойного Дементия Запарина били челом царю, прося наказать Строганова за самовольство.
Царь послал в камский край думного дьяка чинить розыск. Посланец побывал в Соли Камской, Чердыни и Кергедане, побеседовал там по душам с Семеном Строгановым и отбыл в Москву с целым поездом подарков московским боярам от радушного камского хозяина.
После того как дьяк доложил государю итоги розыска, поток доносов и жалоб на Строганова приослаб, но не прекратился.
Царь выслушивал их с редкостным терпением, но медлил с решением.
Осенью 1573 года из Москвы прибыл на Каму гонец с известием, что Яков Строганов заболел, напуганный происками против Семена: старшего из братьев Строгановых разбил паралич.
2
Поутру сеялся мелкий осенний дождь.
В Нижний городок приплыл навестить Голованова воевода Досифей, чтобы узнать, нет ли у него вестей от хозяина с Камы.
Голованов угощал гостя паренными в бруснике глухарями. Говорили о житье-бытье на Руси, стольной Москве, которую Досифею не приходилось видеть. Запивали ядево хмельной брагой. Оба не знали, что в эти самые минуты к городку причалило судно Семена Строганова.
Дверь в избу отворилась, и сидевшие за столом увидели своего хозяина. Строганов от души обнял обоих друзей.
– Примечаю, не ждали?
– Таиться не станем! О тебе толковали: мол, где-то сейчас летает орел камский?
– Чем богаты?
– Глухари вот. И чусовская бражка. Что бог послал!
Строганов взял с блюда кусок жареной дичи.
– Думали, позабыл про вас?
– И в этом таиться не стану. Всяко думал. Даже, что разгневался ты на нас, – сказал Голованов.
Семен обглодал мясо с костей и бросил их на стол. Напился браги из ковша Досифея.
– Пустое думал, боярин Макарий! Не наведывался сюда, потому что душа от тоски немела. Не могу забыть покойницу.
– Издалека сейчас? – осведомился Досифей.
– Из Кергедана. В Москве брата Якова хворь доняла. В постели больше месяца. Не жилец, сказывают. Занемог от страха за меня. Задумал я кое-что. Послушай, Макарий, про задуманное. Ежели не прав, вразуми.
– Сказывай.
– Мне, знать, лучше вас одних оставить? – спросил Досифей.
– Сиди! Пошто тебе уходить? Чумеешь от старости... Ответствуйте оба: почему ноне Махмет-Куль свою орду с Камы увел?
– Как почему? Строганов прогнал! – сказал Досифей.
– Согласен, – подтвердил Голованов. – Со страху ушел татарин.
– А с чего на Москве на меня доносы царю? Так понимаю, что тоже со страху. Как, мол, осмелился на царской земле наместника к порке приговорить? Этак, мол, любого слугу царского Строганов на позор выставит, коли кто не поладит с ним.
– У Запарина на Строгановых злоба давнишняя. Недаром он опричным двором сюда прислан был; чать, сам не забыл, как ты его в Конкоре приветил. А время подходящее, чтобы тебя клеветой замарать: Яков – хвор, Григорий – слаб. Распалить царя против Семена – и можно делить тогда строгановское добро.
– Так не бывать этому! – Строганов ударил по столу кулаком. – Решение возымел самолично ехать в Москву да царю челом ударить, спрашивая дозволения войной на Сибирское царство идти.
Голованов перекрестился.
– Крестись, боярин Макарий, а потом и меня благослови к Ивану Васильевичу в гости наведаться. Чего молчишь? Ты, Досифей, тоже слово свое о задуманном скажи.
– Что ж говорить? Задумал не худо – каково-то задумку выполнить!
– Объявлюсь перед государем сам нежданно, пока нет из Москвы повеления меня туда на допрос представить. Как думаете, дойду до царя? Хватит ли сил локтями дорогу расчистить среди опричников вчерашних, дьяков да окольничих? Допустят меня бояре к царю?
– А ты загодя не сомневайся. Царя я знаю, – проговорил Голованов. – Не любит он, когда его боятся. Разговаривая, смело гляди ему в глаза. Разгневается – не отступай, коли в своем уверен и Руси-матушке на пользу оно. Начнет на тебя кричать, ты сам кричи. Посох на пол кинет – не поднимай, даже если велит. Хватит духу?
– Хватит.
– Тогда езжай. Только слово мне дай: спросит обо мне – не утаивай, что у тебя живу. Скажи, ушел, мол, с Руси не от страху перед смертью, а оттого, что стало стыдно за государя, поверившего клевете на верного слугу. Скажешь?
– Скажу.
– Не позабывай также, что царь на нового человека исподлобья глядит. Взгляд неласковый! Когда в путь тронешься? И с собой кого берешь?
– Послезавтра поутру, даже если попутного ветра не будет. А с собой думаю Строева Ивана взять. Пусть свет божий поглядит.
– И то, пусть Москву поглядит. Надо, стало быть, коней готовить?
– На струге доплыву до Костромы, а то и до Ярославля, а там на конях до Москвы.
– С богом. Может, доживу, когда на Чусовую воротишься?
– Но ежели, паче чаяния, не ворочусь, оба доглядывайте за всем строгановским на Каме и Чусовой. Ты, Досифей, здесь не прозевай, кто и на какой лад без меня песни супротивные напевать станет...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Стольную Москву засушливая осень обильно засыпала желтым листом. Над первым городом Великой Руси по утрам и вечерам особенно ядрены в такую пору запахи выпеченного хлеба, древесной смолы, а в засуху примешивается к ним душок пыли, вызывающий слезливость и чихоту.
Московские сады – в багрянце осенних красок. Каменный Кремль высится над деревянным городом, будто белое облако, осевшее на холме, и блестят над ним золотые главы соборов, шатры царских теремов, луковичные купола церквей и храма Спаса на Бору.
