Слева от Бату-хана расположились на ковре молчаливый и угрюмый великий Субудай-багатур и другие знаменитые полководцы: Курмиши, Бурундай, Кадан, вернувшиеся из походов в Германию, Польшу и Чехию. Загорелые, обветренные, суровые, непроницаемые, верные соратники монгольского повелителя. Арабский посол Абд ар-Рахман поместился на краю узорчатого ковра, напротив Бату-хана; рядом с ним сидел летописец Хаджи Рахим, а позади них – переводчик Дуда Праведный.
Все молчали. Изредка только слышался шепот. Ожидали решения Бату-хана и обсуждения плана вторжения в Италию через богатые приморские города Тригестум и Венецию, чтобы оттуда идти дальше.
– Гонец издалека! – сказал кто-то.
Два всадника приближались вскачь и остановили коней у подножия холма. Звеня оружием, на холм поднялся начальник охранной сотни Арслан-мэргэн, заменивший погибшего в бою под Краковом Мусука. Вытирая лицо желтым шелковым платком, он выпрямился, остановился на краю ковра и оглянулся. За ним медленно шагал, весь покрытый белой пылью, коренастый монгол. Его свисающие по углам рта редкие усы казались от пыли седыми.
– Встань здесь рядом! – приказал Арслан-мэргэн.
Монгол вытащил из-за пазухи кожаную трубку и, держа ее бережно на вытянутых руках, произнес твердо и четко заученные им заранее слова:
– «Послание владыке улуса Джучиева, повелителю Синей Орды и «вечерних стран», Бату-хану от Туракины, великой правительницы земель монгольских…»
Бату-хан встал, и сидевшие встали. Кто-то встревоженно прошептал:
– Неотвратимое совершилось!
Бату-хан сказал особенно торжественным голосом:
– Подойди ко мне!
Монгольский гонец приблизился мелкими шажками, опустился на колени и, расставив руки, поцеловал ковер. Затем, оставаясь на коленях, он распустил ремень, обвязанный вокруг кожаной трубки, и вытащил из нее свернутый пергамент. К нему на красном шнурке была прикреплена сделанная из синего воска круглая печать великого кагана. Бату-хан двумя руками принял пергамент, приложил его ко лбу, губам и груди, затем развернул свиток. Он молча прочел послание. Прикрыл рукавом глаза и оставался некоторое время неподвижным. Очнувшись и держа перед собой пергамент, он передал его хранителю печати Ак-Хасану.
– Прочти, что пишет хранительница великого престола, моя высокочтимая тетка Туракина.
Ак-Хасан бережно взял свиток двумя руками, приложил его ко лбу и затем громко, нараспев прочел:
– «Священный Правитель, заботливо наблюдавший с небес за жизнью любимого им монгольского народа, призвал к себе в несметные полки заоблачного войска сына своего, моего возлюбленного мужа, сверкающего доблестью Угедей-кагана. Слушайте все, у кого в жилах течет горячая благородная кровь Священного Правителя: приезжайте немедленно в Каракорум, на курултай
[58]
, для избрания преемника великого кагана, нового властителя безграничного царства монгольского».
Некоторые полководцы, подняв руки, завыли, но, видя, что Бату-хан остается холодным и непроницаемым, замолкли.
По-прежнему невозмутимый, с глазами, устремленными вдаль, Бату-хан сказал:
– Сегодня, и завтра, и все девять дней мы будем совершать жалостливые обряды в память великого кагана, оплакивая того, кто ушел от нас в светлое царство заоблачных теней. Но пусть никто без моего приказания не осмелится уехать отсюда в Каракорум. Начатая мною война требует своего завершения и полного разгрома «вечерних стран». А великий курултай произойдет в назначенное мною время.
Бату-хан сел, и все молча и бесшумно опустились на землю. Гонец, пятясь на коленях, сполз с ковра, поднялся на ноги и остановился позади Арслан-мэргэна. Бату-хан провожал его пристальным взглядом.
– Разреши доложить, – сказал Арслан-мэргэн.
– Говори.
– Гуюк-хан и с ним вся его свита и его охранный отряд сегодня на заре внезапно покинули наш лагерь. Гуюк-хан настолько торопился, что оставил половину своих коней, скота и вьюков. Его воины сказали, что Гуюк-хан уже объявил им о своем спешном возвращении в Каракорум. Я все же успел догнать Гуюк-хана. Он стегал плетью коня и крикнул мне: «Пускай Саин-хан занимается поисками «последнего моря», мне же предстоит другая, более высокая и важная задача: поднять высоко и грозно над всеми народами Вселенной девятихвостое знамя Священного Правителя».
Все ждали, что скажет Бату-хан. Он указал рукой на заостренные колья:
– Вот то высокое место, которое заслужил Гуюк-хан! Воин в походе, покидающий без разрешения вождя свое войско, становится предателем своего народа. Как же Гуюк-хан будет исполнять «более высокую и важную задачу», как он говорит, если первый показывает пример неповиновения? Гуюк-хан сам приблизил свой последний день. Бог войны Сульдэ его осудит.
– Позволь сказать слово! – прервал наступившее молчание посол арабского халифа Абд ар-Рахман. – Твой ясный ум правильно отметил: «Наша великая война требует своего завершения». Пока ты сам не повернешь колеса судьбы в новом направлении, после того как раздавишь гордыню и злобу враждующих между собой королей «вечерних стран», война окончиться не может. А тем временем хранительница престола великого кагана Туракина сможет управлять делами царства сама, с помощью своих мудрых и опытных советников. Только когда копыта твоего серебристо-белого коня омоются волнами «последнего моря», окружающего нашу землю, ты повернешь обратно свое непобедимое войско, и тогда все народы Вселенной признают в тебе единого, величайшего владыку, кагана, но только в тебе, а не в убежавшем Гуюк-хане.
– Да живет много лет наш любимый, великий Саин-хан! – воскликнул хан Менгу.
– Да здравствует наш грозный, непобедимый Саин-хан, покоритель народов мира! – повторили все хором.
Глава четвертая
Упрямые горцы
Ленивые волны набегали на каменистый берег и откатывались назад, унося с собой гальку и мелкие розовые двустворчатые раковины. Татарская сотня на невысоких длинногривых конях рассыпалась по берегу. Кони тянулись к воде, но, попробовав, фыркали и отворачивали морды. Послышались крики приказов. Две полусотни отъехали в разные стороны. Впереди каждой покачивался ханский черный треугольный флажок на конце гибкого бамбукового копья.
Из-за холма показалась новая группа всадников. Знаменосец на пегом коне держал бунчук самого Бату-хана, пятиугольный, из желтого шелка, с изображением белого кречета, державшего в когтях черного ворона. Девять густых хвостов, прикрепленных к знамени, качались при налетевших порывах свежего ветра.
Сразу привлекал внимание ослепительной красоты молочно-белый жеребец с живыми черными глазами, исхудавший от долгого пути, но сохранивший легкость движений и беспокойную пляску тонких стройных ног. Ехавший на нем Бату-хан остановился у самой воды на сыром берегу, усыпанном мелкими раковинами. Натянув поводья, он некоторое время пристально всматривался в жемчужную даль.
