Дерущихся разогнали по сторонам и, как отбившихся от стада бычков, повели по местам. Добрыня, обычно спокойный и степенный, в этот раз матерно орал, нещадно лупя первых попавшихся на глаза кметей по и так разбитым рожам. В дружинную избу нашкодивших бойцов натолкали, как на засолку, заперев двери и выставив сторожу. Добрыня напоследок, уже в последних волнах уходящей злости, стукнул по дверям молодечной рукоятью плети и выкрикнул:
— Утром разбираться будем, милости не ждите от князя!
Глава пятьдесят девятая
Все события Павша проспал в клети вдовьего терема. Его встретили тепло, как родного. Посидев за столом и перекусив больше для вежливости (наелся в молодечной), он начал клевать носом. Павша был как раз в том лёгком состоянии опьянения, когда после еды тянет больше на покой, чем на подвиги. Утром, едва узнав о произошедшем от боярыни Зарёны, до которой вести дошли ещё вечером, Павша помчался на Старую Гору к дружинной избе.
Перед молодечной много оружных и безоружных кметей. Было довольно тихо, все переговаривались, что-то обсуждая, слышались шутки и смех. Потолкавшись, ища кого-то из своих, Павша увидел Колота. Тот стоял к нему спиной и разговаривал с широченным, как вековой дуб, мужем, судя по шёлковой одёже и алым тимовым сапогам, непростым.
— Дядька! — обрадовался Павша. Лапа обернул к нему лицо с распухшей скулой, отчего левый глаз сузился, как у тех гостей, что приходят с далёкого Чина.
— Ого! — вырвалось у молодого кметя. Оба: и Колот, и муж, которого, как показалось Павше, он видел среди Владимировых вятших, улыбались тому, что только что обсуждали.
— Племяш мой, от брата остался, — представил Колот, — а это соратник по болгарским походам Турин, воеводой теперь у князя.
— А ты чего, Колотов родич, лицом и кулаками бел? Прятался, пока братья твои боем ходили? — спросил Турин вместо приветствия, оглядев Павшу. Тот не нашёлся, что сказать, не понимая, то ли серьёзно воевода спросил, то ли шутит: в глазах у Турина плясали весёлые огоньки.
— Невеста у него в городе, — ответил за племянника Колот.
— Ну, за бабой всегда всё проспишь, — согласился Турин и спросил: — Так это про него ты мне говорил?
— Про него.
— Ясно. Давайте, приходите завтра ко княжьему терему, там свидимся.
Павша, ничего не понимая, собрался засыпать дядьку вопросами, но Колот всё поведал сам. Оказалось, что после вчерашнего побоища к утру воеводы поостыли, зато князь был в ярости и собирался повесить смутьянов. Хвост, Турин и даже Добрыня отговорили князя. Мудрое решение предложил волхв Белояр: побрататься дружинами перед ликом Перуна. Говорят, уже нашли для требы трёх трёхлетних быков и вечером будет обряд.
— Я видел Турина, когда нас из Роденя отпускали, но решил, что почудилось мне, — говорил Колот, — уходил простым ратником в невиданные земли, а теперь вернулся мужем нарочитым, да ещё и с новгородским князем. А потом, когда думы все передумал, решил, что если и Турин, то ведь и не узнать может — сколь воды с той поры утекло, да и меняются люди… Сегодня нос к носу с ним столкнулись, так и обнялись. Многое вместе пережили: и рать, и пиры.
Колот замолчал, глядя куда-то мимо Павши, будто закрывшись тенью воспоминаний. Раздались призывные громкие голоса, кмети заволновались, прекращая разговоры. Воеводы: Хвост, Блуд и бывший Ярополков Вышата Лунь — все в воеводских алых кочах, созывали набольших и наказывали кметям разойтись. Колот, вспомнив о разговоре, продолжил:
— Испортили всю княжескую благодать вчерашней дракой. Теперь тебе одному ко князю идти не след. Турин обещал помочь, но не сегодня, а после братания. Вместе пойдём.
Павша согласно кивнул.
Храм Перуна ещё в Ольгины времена был перенесён за город. Ещё принося княжескую клятву, Владимир пообещал Белояру:
— Я верну Перуна на красное место, ибо негоже стыдиться своих богов.
Времени прошло немного, и нельзя было считать, что князь не выполнил обещания.
Наступили сумерки — час, когда тёмные и светлые боги могут наблюдать за людьми. Хорс, потухая, заваливался за окоём, золотя прощальными лучами ленивые летние облака, вольно и высоко висящие в чистом меркнущем небе. Владимир первым вонзил нож в горло жертвенному быку, стараясь не смотреть в обречённые, ставшие перед смертью почти человеческими, глаза. Бык, крепко привязанный к столбам за ноги и шею, судорожно вздохнул, захлёбываясь кровью, забился всем телом, заваливаясь и до звона натянув державшие его верёвки. Князь передал окровавленный нож Белояру, тот, произнося молитву, передал нож другому волхву, по виду много старше самого Белояра.
Воины разрезали длани
[227]
, многажды державшие мечи, кровь лилась в жертвенные чаши. Кровь кметей смешивалась с жертвенной кровью быков; наполненные чары пускали по кругу. В древнем обряде принимали участие даже крещённые Ярополком дружинники, смутно разделявшие обряды нового Бога с обычаями предков.
Ночь всасывала в себя суетный день вместе с людьми; свет священного огня золотил усы Перуна, смотревшего из-под грозных бровей на чад своих, сжимая в руках тяжёлый щит и широкий длинный меч. В священный миг казалось, что могучий бог воинов присутствует на обряде, безмолвствуя в своём величии и мудрости. Даже варяги, привезя своих походных кумиров, отдалённо напоминающих изваяния Одина и Тора, с восхищённой осторожностью взирали на бога днепровских русов.
— Теперь вы братья в оружии и в труде ежедневном! — голос Белояра, спокойный и даже вкрадчивый на советах вятших, сейчас звучал в полную силу. — Кто из вас поднимет друг на друга меч или предаст князя своего, пусть будет проклят и поражён стрелами Перуна или харалугом, им направляемым! Только в одном венике нельзя сломать прутья, но по одному, пусть даже самому крепкому пруту, переломают всех. Славьте князя — солнце наше и, вступаясь друг за друга, защищайте землю Русскую! Слава!
Торжество волнами шло от волхвов, накатывая и перекатываясь через головы кметей, увлекая их в себя.
— Слава! Слава! — подхватили призыв. Владимир отошёл в темноту, куда не долетал свет от жертвенного костра. Рядом встали Добрыня и Кальв, внимательно наблюдая за действом. Только когда стало ясно, что русичи с варягами побратались искренне, Владимир принял у стремянного коня, чтобы возвратиться в терем.
Глава шестидесятая
Князь принял Павшу через три дня. Турин переговорил с Владимиром, объяснив, что некий тиун, по имени Некрут, поступил несправедливо с княжеским кметем, племянником воинского мужа, сражавшегося под стягом Святослава с самой Хазарии, и муж тот, именем Колот, хочет просить у князя за своего племянника. Владимир решил принять самого Павшу, сказав:
— Пусть молодой воин не прячется за своего родича и сам придёт ко мне.
Павша отстоял в общей очереди жалобщиков, зашёл в палату, в которой был уже несколько раз, передавая вести от воевод Ярополку. Только сейчас на высоком резном стольце с двумя гриднями, стоявшими по сторонам, сидел другой князь. Ярополк хоть и старался показывать строгость, но почему-то не внушал той робости, что ощутил Павша, едва встретившись глазами с колючим пронизывающим взглядом Владимира. Поменявшая государя палата враз стала незнакомой и чужой, а Павша ощутил непреодолимую стену, разделявшую его и князя.
