— Хватит! Я сражался рядом с Вальдамаром в Нордманланде и не буду его предавать! И вы забыли, что Вальдамар — любимец богов и его удача больше вашей. Тебе, Стейнар, советую одуматься, мы ведь тоже с тобой не раз бились вместе, плечом к плечу. Моих людей к себе не переманивайте. Кто захочет из моих викингов стать на вашу сторону, может сделать это через поединок со мной!
Эмунд Берсерк из хирда Стейнара загородил дорогу Хлёду:
— К Вальдамару побежишь?
Рука Метателя Копий медленно потянулась к гарде меча. Стейнар осадил Эмунда:
— Оставь его! Вальдамар всё равно бы узнал о нашем разговоре сразу же после тинга. Я ждал, что не все люди согласятся пойти против конунга. Но помните, вы все, как Вальдамар расправился с братом руками двух моих людей, которых милостиво помиловал за понасиленную девку! Локи
[210]
позавидовал бы Вальдамару в его подлых хитростях! И я не вижу бесчестия в том, чтобы бесчестно поступить с конунгом! Иди, Хлёд, расскажи обо всём, что слышал, Кальву или самому Вальдамару!
— Плох тот конунг, у которого нечему поучиться, Локи, — молвил старый Свартхёвди. Те, кто понял, что он намекает на ярла Хакона, перессорившего конунгов, чтобы самому стать правителем, нашли замечание старого викинга разумным.
За Хлёдом никто не пошёл, даже колеблющиеся хёвдинги из Упланда всё-таки решили остаться. Стейнар ответил на забытый уже вопрос Аслака:
— Сражаться за Вальдамара некому: русы не привыкли к новому конунгу, и их приязнь держится только нашими мечами; древляне ушли сразу же, кривичей одарили, и они уходят к себе со вчерашнего дня; полочане, которых заставили силой, будут только рады тому, что к ним вернётся их законный правитель и его мать, а хольмгардских вендов мы и так одолеем. Один указывает удачу, и глупо ею не воспользоваться.
Никого долго уговаривать не пришлось, заспорили только тогда, когда речь зашла о размере дани:
— Восемь на человека — не слишком справедливо. Пусть на корабль даст, а хёвдинг сам распределит, как считает разумным.
— Правильно!
— Неверно! На человека будет лучше, ибо некоторых хёвдингов Один обделил разумом, и они могут ошибаться.
— Ты о ком говоришь, Йостейн?
— Восемь на викинга и сто на хёвдинга, а он уж раздаст, как надо!
— Кормщику отдельно! — заметил Аслак.
— Какой хёвдинг кормщика обидит?
— Не жадничайте! — проорал во всю силу лёгких Гудмунд Беспалый, перекрикивая голосящий тинг. — Надо подумать, сколько сможет заплатить Вальдамар, не то, кроме как драться, нам больше ничего не останется.
В сторону неизбежной битвы склонялся только сконец
[211]
Сигтрюгг, остальные больше предпочитали получить серебро. Сошлись на восьми марках на викинга, на двадцати для кормщика и пятидесяти на хёвдинга. Набольшим порешили поставить Стейнара, ибо он всё придумал. Когда закончился тинг, до Владимира уже дошли вести о нём от Хлёда Метателя Копий, который лично обо всём поведал князю.
Глава пятьдесят третья
Подобранные Добрыней новые ключник и дворский оказались толковыми, и Ольгины хоромы ожили. В горнюю часть терема по высокому двоевсходному крыльцу бегали вестоноши, степенно поднимались и спускались воеводы. Внизу тоже велась суета слуг — шивших, чеботаривших, что-то ковавших и чинивших. В выставленные окна втекал тёплый заречный воздух, наполненный духом трав и лесной хвои. Над верхними хоромами надстроена была женская половина, в которой теперь жила Рогнеда. Туда же вот-вот должны были привезти и Малфриду. Владимир пожелал держать бывшую братнюю жену недалеко от себя, сказав при этом Добрыне:
— Нельзя упустить возможность завести в своём роду детей от потомков великого Святополка Моравского.
По утрам князь полюбил выходить из горницы на гульбище — оглядывать серповидную излуку Почайны, вливающую свои воды в настоящее речное море — Днепр, на Предградье и Подол, раскинувшийся вдоль реки, на луга с частыми стогами свежего сена, на конские и скотинные стада, на синие боры с различной дичиной. По эту и ту сторону Днепра была его страна, его народ, что ждал от князя защиты своего каждодневного труда. И эту страну и этот народ он должен был беречь, наполнять край богатством и славой. Ни Владимиру, ни соседям его, правителям сильных государств: ромейскому базилевсу Василию, будущему Болгаробойце, Самуилу болгарскому, Мешко польскому, Оттону немецкому, Эйрику свейскому, Хакону Могучему, Олаву Трюггвасону, собиравшемуся взять стол под Хаконом, — в голову не могло прийти, что власть можно использовать лишь для собственного ублажения, бессовестно грабя народ, оправдывая безобразие личной надуманной исключительностью. На людях держится княжеская власть, на их довольстве и благополучии. И чем защищённее народ, тем увереннее он заводит семью; выращенное, сделанное собственными руками везёт на торг, меняет на необходимую утварь. В военное время смерд уверен, что князь встанет на его защиту и сам, по первому княжескому зову, берёт рогатину ли, топор ли, пересаженный на долгую рукоять, дедовский ещё стегач, латаный шелом, выменянный на торгу на отрез сукна, купленный, в свою очередь, за два десятка беличьих шкур в прошлом году.
Выросший в деловом Новгороде, Владимир знал, с чего начать. Первым делом он навестил ремесленные мастерские, побывал у суконников, седельников, кожемяк, златокузнецов; в княжеской мастерской оружейников, любимой ещё с Новгорода. Князь узнал, что мастерская со времён Святослава почти вымерла.
Тяжко и призывно для тех, кто наслаждается игрой телесной силы, ухал молот, часто стучали пробойники; от плавильной печи шёл тяжкий жар, что, обтекая густо промазанные от пожара глиной стены, тяжело выходил в широкие окна. Князь сразу же обратил внимание, что две печи не работают и вообще огромная хоромина полупуста. Мастер Нездило, ничуть не смутившись князя, выговаривался:
— Раньше тута от наконечников стрел до доспехов ковали. Сначала и харалуг здесь же варили, потом туда вон перенесли, ибо мастерам места не стало. От печей такой жар шёл, что окна всю зиму на подволоках так и стояли, нынче же с теплом токмо и решились отворить. Ярополк пришёл, так ему до оружия дела и не стало. Добр был князь, не тебе в укор, добро копил на иное что, но не видел, что оружие нужно в бертьяницах. В чём дружине ходить? А мастера добрые были: шеломов литых не менее, чем клёпаных, делали, кольца для кольчуг клепали такие мелкие, что простым железом такую бронь и не возьмёшь. Помер Святослав, так сначала заказа не стало, потом угля, и мастера разбредаться стали, кто по домам — в Ладогу, в Чернигов или Тмуторокань какой, кто собственную кузню открыл. Харалуг, вишь, такой дают, что проволоку для колец и не протянуть толком. Теперь из старых мастеров я один и остался, вон те двое — мои ученики.
