Из дружеской дружины Павши взяли четверых в войско; они и ехали вместе, переговариваясь, на днёвках и ночёвках также держались вместе. Лето вошло в ту роскошную пору, когда нет ещё знойного марева; проснувшаяся за весну жизнь ещё не нарадовалась своему пробуждению; тёплый ветер гоняет волнами сочную траву; зелёные колосья хлеба стоят на полях. Павша как будто только сейчас заметил красу расцветшей природы, и ему остро захотелось жить. Кто-то из кметей больше не увидит всего этого, не вдохнёт пахучего запаха разнотравья, не повеселится на Ярилин
[200]
день, до которого меньше седмицы осталось. На душе стало отчаянно грустно, и невесть зачем произнёс вслух друзьям:
— Стоим друг за друга, братья, тогда выживем!
Никто не ответил шуткой на его слова, даже едкий Пестряй смолчал.
Застать Владимира врасплох не получилось. Варяжко не ожидал, что варяги со словенами успеют так быстро переволочь корабли. Дозор ненамного опередил войско русов, но Владимировы сторожевые вои засуетились и споро приготовились защищать обрытый и обнесённый рогатками стан, пока соратники облачались в бронь и доставали оружие. Трубили рога, вещая о нападении, в стан спешно возвращались ушедшие на охоту и за дровами.
— Глянь-ко! Не успели пополошить их. Воеводы у Владимира опытные, из варягов, видать, — сказал Варяжке Вышата Лунь, оглядывая стан. Варяжко смолчал, обдумывая, что делать. Бросаться в бой было бы неразумно. Сам, с горстью ратных, подъехал к стану на расстояние перестрела, выискивая слабые места. От стана кричали поносное на разных языках, сами ржали над этим. Вылетело две-три стрелы, не достигнув десятка саженей. Варяжко, яростный от неудачного замысла, резко развернул коня к своим.
Стоял полдень. К раннему утру не успевали никак. Пережидать день и двигаться к Владимирову стану следующей ночью Варяжко не решился: о них могли упредить. Задымили костры, воины начали готовить снедь. Варяжко молча грыз вяленую рыбу, заедая размоченными в плошке с водой сухарями. Внимание отвлёк посланный в дозор кметь.
— Варяги исполчаются, воевода, — доложил.
— Пешцов надо ждать, — глядя на Варяжко, сказал Одихман. — Комонных разобьём о варяжский строй.
Набольший воевода резко втянул ноздрями воздух, не только слухом желая ощутить слова касога, отшвырнул в сторону рыбий хвост, сказал:
— Толку от тех пешцов не будет. Сами справимся.
Утробно затрубили рога к боевому построению. Павша, пока ровняли ряды, зорким молодым зрением оглядывал строй Владимировых полков. Людей у новгородского князя казалось раза в полтора больше, чем у Ярополковых воинов. Варяжко, в алом коче, на рысях ехал вдоль строя, бодрил ратных речью:
— У Владимира нет воинов: варяжские збродни, привыкшие грабить беззащитных смердов, новгородские плотники, полоцкое шухло, продавшее своё княжество, да дикие кривичи, зверями в лесах живущие. Воины здесь, стоят передо мной! Каждый из вас бывал в походах, и каждый владеть мечом и конём обучен. Они думают, что мы испугаемся и будем ждать помощи, потому и развалились строем по всему берегу. Мы не боимся, и князь наш Ярополк ждёт от нас победы. Мы удоволим князя и одолеем Владимира! Слава!
Оружие гремело о щиты, печенеги отвечали своим особым гортанным криком. Варяжко что-то тихо сказал Вышате Луню, и тот кивнул головой в литом шеломе с кольчатою бармицей. Снова затрубили рога, и печенежский полк, самый многочисленный, тронулся с места вслед за Варяжкой.
Солнце припекало по-летнему, тело зудело под бронёй. Павша разглядел, как печенеги пошли на чело войска, над которым реяли варяжские стяги, крупной рысью, намереваясь проломить строй. Печенег с ызмальства приучен к коню, и сейчас степные всадники слились с животными в одно тело. Вышата Лунь с Одихманом отъехали в сторону противника на добрые пять десятков саженей от остановившегося полка, и хороший стрелок мог достать до них стрелой. Отсюда хорошо было видно, как печенеги с криками и железным звоном вломились в строй варягов и, отброшенные, покатились назад, чтобы перестроиться и пойти в бой заново.
Движение на правом крыле Владимирова войска первым заметил Лунь и показал в его сторону булавой. Заметил и Павша, как крыло, сломав ряды, спешит окружить печенегов, которые не могли остановить сечь и должны были завязнуть в варяжском строю. Даже если выманивали Вышату с Одихманом, нужно было нападать.
Павша мог разглядеть полоцкие и кривские стяги, бородатые и усатые рожи ратников, жавшихся тесно друг к другу, вырвал из ножен меч, раскрыв рот в крике и выискивая голову в железном или кожаном шеломе, на которую опустит меч. Две-три стрелы прошли высоко над головой, метко брошенная сулица угодила в лошадь скачущего впереди кметя, пробив кожаный нагрудный доспех. Павша едва не влетел в крутящегося и тщетно пытающегося справиться с конём вершника, потянул вправо повод, едва его обойдя.
Павша отбил пущенную в него рогатину, молниеносно обрушил вниз меч, смявший со звоном чей-то шелом. Бег коня замедлился, Павша бил пятками сапог по его бокам, разгоняя. Главное — прорвать строй, пройти его. Конь добрый, настоящий боевой. Удар в подставленный щит, ещё удар, на этот раз во что-то, поддавшееся клинку. По истошному воплю понял, что попал на этот раз.
Кмети прорывались сквозь строй, слушая зов рога, сзывающего в новый напуск. На челе новгородского войска всё отчаянно клубилось и рвалось в разные стороны. По нараставшему победному крику было ясно, что варяги одолевают, и над челом полоскался большой стяг Владимира — словенский падающий вниз сокол.
В новом напуске полк Вышаты Луня и Одихмана завяз в строю полочан с кривичами, но чувствовалось, что надорвалось и здесь, и сопротивление — храбрость отдельных ратных. Переломилось всё в один миг. Павша в суматохе боя не успел заметить, как приблизились стяги пришедших на помощь варягов, и свои, почуяв опасно густевшую тесноту вражеских воинов, уже рвали поводья коней, стремясь вырваться из битвы. Отчаянно рубился Одихман, почувствовав, что уже не уйдёт, стремился дороже продать жизнь. Великанского роста воин с широкой светлой бородой, почему-то без шлема и с сумасшедшими ножевыми глазами, проткнул копьём Одихманова коня и едва не взметнул его ввысь вместе со всадником, опрокинул наземь.
Павша, отбиваясь от копейных тычков, крутил головой, стараясь увидеть хоть кого-то из друзей. Не было никого, но как потерял их Павша, не вспомнил, лишь услышал, как показалось, Забудово:
— Выруча-ай!
Павша, уже не отбиваясь, рвал поводья, разворачивая коня, и конь пошёл, набирая скорость, расшвыривая мощной грудью копья и рогатины, и вдруг так резко прянул в сторону, что Павшу вышвырнуло из седла, и он, завязнув в стременах, пытался взобраться обратно. Чем-то ударило по шелому, зазвенело в голове, и Павша выпустил луку седла, за которую было ухватился. Неловкий топор врезался в бляхи стегача, густо нашитые на груди, больно вогнав их в тело. Ещё один-два удара, и ему конец. Чей-то хриплый голос приказал:
