— О чём думаете вы все? У Туры и Рогнеды наследник есть, Изяславом зовут. Рогволода нетрудно уговорить будет, если пообещать ввести в род Ярополка его внука. Ведь это ты задумал, Миливой? Что молчишь? — глаза Любислава метали молнии, Искусеев невольно отодвинулся, а Гуннар продолжил: — Подумайте, не сядут ли дети бояр полоцких в думе княжеской вместо детей ваших, когда Изяслав на стол русский сядет? Вместо объединения двух княжеств не закладываем ли мы сейчас камень раздоров между потомками Рогволода и Игоря? Не отошлёт ли Изяслав братьев своих младших из Киева и Вышгорода? Не исшает
[139]
ли с таким трудом оберегаемый род Игоря и Ольги?
Далеко заглядывал Гуннар, но Миливой знал пытливый ум Любислава, потому заранее был готов ответить ему.
— Не там ты опасность видишь, боярин, — сказал он, медленно обведя вятшее собрание гордой, задранной вверх, бородой, — у Владимира уже есть наследник в Новгороде, которого он в род не ввёл. А если введёт после того, как из варягов вернётся? На всю Русь его сын будет первым князем в своё время, тогда из детей наших никому не усидеть. А что до Изяслава, так на то мы и находимся при князе. Или я не так сказал?
— Верно, — согласился Величко. Мина промолчал, но Искусеев знал, что Мина согласится с братом. Вышата, уперевшись левой рукой в бок, всё уже решив для себя, думал о другом.
— Малфриду добром попросим, а ежели не захочет, то…
Лунь замолчал, не досказав, но все поняли и так. Оттонову дочь нельзя силком заставить принять унижение, пусть лучше тихо уйдёт к предкам в ирий
[140]
. Гуннар нахмурился. Он мог бы поспорить для собственной важности, но не любил попросту сотрясать воздух словами. Впрочем, привязать Полоцкое княжество семейными узами — хорошая мысль. Здесь Миливой прав, но пусть делают всё сами, без его, Любиславовой, помощи.
Довольный, просветлевший лицом Миливой заключил:
— Спасибо вам, мужи вятшие, что выслушали меня и поддержали род старого Игоря. А теперь прошу отведать со мной сладкого вина и яств, привезённых с земель ромейских.
Глава двадцать седьмая
Слепящая морозная искристая дорога пролетала вместе с днями пути. Ярополк, откинувшись на спинку розвальней, кутаясь в тёплые овчины, смотрел на озорной скок комонных кметей, что в весёлой лихости подкидывали вверх и ловили сулицы, бегали, срывали друг с друга шапки. Вышата Лунь грозил плетью:
— Коней запалите, мать вашу!
Кмети на какое-то время успокаивались, потом снова придумывали с дорожной скуки новую забаву.
Князь отказался от возка: не старик и не баба, зазорно полному сил молодцу. Иногда садился верхом размять тело, но в санях думалось лучше. О многом успел передумать, но больше всего о том, что за правитель он есть, сравнивал себя с бабкой Ольгой. Нравилось править княжеский суд, и он поднаторел в этом деле настолько, что прослыл среди бояр и смердов справедливым. Нравилось въедаться в урочные грамоты, пушить
[141]
посельских и тиунов за нечаянные или намеренные ошибки, и люди знали уже, что мимо княжеской казны ничего не пройдёт, что в уставах прописано. Впрочем, не хватало во многих делах Ольгиной твёрдости. Из Киева уходили оружейные мастера: щитники, бронники, ковали. Бояре, привыкшие к твёрдой направляющей Ольгиной длани, ослабляли догляд там, куда Ярополк не мог дотянуться в силу своей неопытности. Ушлые купцы дурили ремесленный люд, князь путался в торговых делах, в купеческом братстве за прошедший год переизбрали четырёх старшин, но дела это не изменило. Ярополк толкал бояр к действию, и, кажется, продвигалось. Но мало умом понимать, что времена иные, не Ольгины, чувствовать это ещё нутром своим надо.
С внешними странами тоже ладилось не совсем: с саксонским Оттоном дело дальше не пошло. Зато в Византии умер враг отца — император Иоанн Цимисхий, и даже самим ромеям было неясно, то ли его отравил проедр
[142]
Василий, тихим коварством своим помогший смениться не одному императору, то ли помер сам от некой моровой болезни. Тем временем в Болгарии зашевелились комитопулы
[143]
, стремившиеся избавиться от византийской пяты, намечалась большая война. Новый император, внук великого базилевса Константина Багрянородного Василий, очень не хотел увидеть русов на Балканах, ибо сейчас детям Святослава было самое время добиться того, чего не смог отец. Случилось неожиданное: гордые ромеи сами потянулись к дружбе с Русью. Искусеевы, со времён князя Игоря наводившие мосты с Византией, дружно заверяли Ярополка, что в нынешних условиях нужно повернуться лицом к ромеям, и тогда можно будет вытянуть из них и митрополию, и выгодные торговые льготы. Тут молодой князь, не без участия бояр, стремившихся не портить отношений с саксонцами, проявил неожиданную и не совсем разумную твёрдость, отказавшись принимать императорских послов. Но Искусеевы не оставили мысль о сближении с Царьградом, стремясь не мытьём, так катаньем отворотить Оттона от Руси, разженив князя с Малфридой, благо был для этого повод.
Эта поездка в Полоцк, по мнению Ярополка, была ненужной. Родичи Туры уже справили по нему тризну. Великие бояре уговорили князя, приведя пример с поездками Ольги в Плесков (знали, как и на что давить!). Теперь только бы пережить все эти уставные речи, словесный груз чужих дел, ловы в морозных полоцких лесах и Корочун, для празднования которого они якобы и приехали.
В Полоцк Ярополк въезжал верхом на рослом гнедом жеребце, сам — в малиновом, подбитом куницей корзне; дружина ради торжества — в начищенных бронях, воеводы — в выходных бобровых и собольих опашнях, покрытых заморским атласом и аксамитом.
…Её русский князь едва заметил тогда при встрече, избегая излишним вниманием оскорблять горе вдовы, отметив про себя породистую красоту княжеской дочери, не позволяя себе думать о ней как о женщине. Маленький сын её Изяслав, которому едва справили постриги, вертел белёсой головкой, цеплялся за мать, будто боялся потерять, и уже в нём, маленьком, угадывалась материнская красота и стать деда. Вообще весь род Рогволода был породист: сам князь высок и широкоплеч, оба сына его, перешагнувшие юность, Рослав и Брячислав, — крупной стати в отца.
