Рассаживали, дабы не обидеть никого, по удалению земель от саксонского цесарства. Утренний свет мечами прорезал высокие узкие окна палаты. На столах — узкогорлые кувшины с фряжским вином, серебряные достаканы и заедки без всяких излишеств: не чревоугодничать пришли. Густоголосое гудение сменилось прокатившимся шелестом: «Король!» Оттон, сопровождаемый дружинниками, немецкими попами, своей супругой Адальгейдой и сыном Оттоном, прошествовал к резному, с высокой золочёной гнутой спинкой трону.
— Приветствую вас, государи и люди их от всех земель! — несмотря на возраст, голос у короля не дребезжал и был силён, как в молодые годы, когда он впервые, перекрикивая шум битвы, отдавал приказы. — Вы вместились в скромную палату квельдинбургского аббатства, и кажется, что вас мало, но все вместе вы повелеваете миром!
Толмачи вполголоса переводили, Оттон терпеливо ждал, пока слова дойдут до всех присутствующих. Гости одобрительными выкриками поддержали сказанное. Король поднял раскрытую ладонь, призывая к тишине, продолжил:
— Я хочу поздравить всех христиан со Святой Пасхой и одарить священным благословением архиепископа Адальберта, мужа достойнейшего и благочестивого!
Адальберт, грамотно сплетая словеса, долго рассказывал о пользе веры Христовой, о спасении душ, приводя слова из Писания. Потом слово снова взял Оттон. Ссылаясь на слова Адальберта, сказал, что мир, сейчас творящийся в христианской земле, произошёл от осознания братской любви христиан друг к другу.
— …но нередко бывает, когда лишь при помощи земного судьи можно достичь такого сознания. Как мне некогда пришлось принуждать мечом ссорящихся герцогов к миру, так к миру я приведу братьев моих — князя польского Мешко и маркграфа саксонского Ходо, — так начал король суд над своими вассалами.
Слушали обе стороны. У каждого была своя правда, но правда Мешко явно перевешивала, и так казалось не одному Люту, наслушавшемуся по дороге в Кведлинбург о саксонском набеге на ляхов и потому заранее поддерживающему польского князя. Оттон тоже больше поверил Мешко и пригрозил маркграфу Ходо наказанием за своеволие, но так как Бог сам наказал маркграфа избиением руками ляхов всех его доблестных людей, то пусть он и живёт с этой памятью. Мешко и Ходо поклялись на кресте, что будут блюсти мир меж собой вечно.
Королевским судом закончился первый день съезда. В последующие дни обсуждали торговые дела, обсуждали предстоящие браки, судились из-за спорных земель. Лютомир слушал толмача, вникал, разумея, что многое происходящее здесь очень далеко от русского понимания. Ему было непонятно, почему ободритский посол, споря с одним из саксонских маркграфов, отчаянно мешая в возбуждении славянские и немецкие слова, вцепился в бороду гостю из страны лютичей. Искусеви пояснил, что через спор с маркграфом ободриты пытались донести до короля несправедливость отъёма саксами земель их предков. Даны, соратники, их не поддержали, зато на сторону саксов встали лютичи, со времён Карла Великого являющиеся непримиримыми врагами с ободритами. Русичи тоже не теряли времени, договорившись с графом Бертольдом о будущем браке с его дочерью. Сам король Оттон дал слово соблюсти условия.
Съезд проходил пять дней, и 28 марта король устроил гостям прощальный пир. Играли музыканты, искусно мешая звуки дудок, бубнов, лютней, домр и волынок. Десятки столов сдвинуты и устланы сразу несколькими скатертями, уставлены золотой и серебряной посудой. Изобилие и изыски яств запомнить было невозможно. Рекой лилось вино алое и белое, терпкий мёд, тёмное пиво. Гости, подымаясь со скамей, орали здравицы, сначала Оттону, потом своим государям, лезли на столы танцевать. Лютомир с Туровидом, захмелев и развеселясь, продолжили нечаянно начавшийся не то спор, не то разговор у себя в покое, когда далеко за полночь пир начал стихать.
— Вона, — продолжал кричать, будто на пиру, Свенельд. Иоанн утихомиривал боярина, и тот сбавил голос, — вона каково здесь! Мы всё на Византию смотрим, а она отворачивается от нас. Здесь силы вызрели и к нам с охотой относятся, так неужели нам до сих пор у ромейского порога валяться? Святославу Цимисхий указал его место, да и Ольге в своё время Константин тоже. Ох, правы мы с Ярополком!
— Значит, Ольга была не права? — спросил Искусеви.
Лютомир замешкался, поняв, что лишнее болтнул. Имя княгини было непогрешимым в Русской земле.
— Она по родству своему действовала и обожглась, потому к Оттону и повернулась, — оправдался Лют.
— Так Адальберта выгнали, и за дело!
— Оттон осознал ошибку, ты сам слышал! Попов немецких надо к нам приглашать, и чтоб народ крестили.
— Проповеди на латыни читать придётся, — вступил в разговор Иоанн, до этого клевавший носом, а теперь с интересом слушавший спор.
— Тебе-то что, болгарину? Не по-славянски, по-гречески чтёшь, дак и латынь выучишь! — сказал Свенельд.
— С ромеями вовсе придётся порвать — здесь две титьки сосать не получится. У них с Оттоном и римским папой споры постоянно. Хотя и у нас с императором Цимисхием дела хуже некуда, — рассудил Искусеви.
— Императоры в Византии долго не держатся, — заметил Иоанн, — вместо него внук Константина Василий придёт рано или поздно, а может, кто из Фок.
— Нам-то какая разница? Хрен редьки не слаще.
— Большая разница…
— Свенельд, а мы-то с тобой Манфриду так и не посмотрели. Что скажем? — перевёл разговор Туровид.
— Благородного рода, так красивой должна быть. Ежели нет, стерпится — слюбится. Баб непутёвых много, чтоб княжье сластолюбие удоволить. Лишь бы она детей рожала.
Та небрежная уверенность, с которой говорил Лют, покоробила собеседников. Слишком много власти над князем взяли Свенельды, слишком. За князя вон решили, и всё тут. Иоанн попытался вернуться к спору о том, от кого принимать крещение, но бояре ушли в другую сторону, заговорив о правдах и неправдах устроения цесарства и близлежащих земель. Державшиеся в дни съезда впечатления под хмелем прорвались потоком, и они, перебивая друг друга, проговорили почти до самого рассвета, не заметив, как Иоанн повалился на постель, устланную пятнистым рядном. Сам Иоанн уже был с утра на ногах, тогда как бояре проспали до самого обеда.
На следующий день русские послы получали королевские подарки для Ярополка. Потом уряжали торговые и иные дела, Свенельд о чём-то сговаривал с князем Мешко втайне от Искусеви и Иоанна. Русский поезд полностью собрался 1 апреля, но попрощаться ни с Оттоном, ни с Адальбертом не довелось: в этот день здесь же, в аббатстве, скончался герцог Герман Биллунг, маркграф Вендской марки, давний друг короля и архиепископа.
Едва Лютомир пришёл в Киев и поведал отцу и князю, как хорошо всё устроилось в Кведлинбурге, как пришла весть о смерти самого императора Оттона в местечке Мемлебен. Приходилось начинать всё сначала, и Лют, не отдохнув, снова отправился в цесарство.
Глава одиннадцатая
Когда Святослав посадил Олега на древлянский стол в Овруч, или Вручий, как называли его местные, после смерти Ольги, тому шёл одиннадцатый год. Отправленный с ним наместник Лазута взял на себя большую долю княжеских забот. Олег норовом был в отца, точнее, даже в деда своего Игоря: тянулся больше к воинской выучке, чем к разбору тяжб и вниканию в хозяйственные дела, был излишне нравен и горяч. Когда-то цветущая деревская столица Искоростень была сожжена княгиней Ольгой в отместку за убитого мужа, а род князей Амалов был изведён (сын Святослава и Малуши Амаловны Владимир был всё же Игорева рода). С той поры древляне, руководимые Киевом, обеднели и потишели, оставив древнюю спесь живших здесь сотни лет назад тервингов. К Олегу отнеслись скорее с осторожным любопытством, чем с неприязнью, распространявшейся на русских князей. Присмотревшись и поняв, что новый князь не собирается увеличивать кормы
[70]
на себя и дружину, чтобы проводить жизнь в пирах и роскошестве, древляне даже полюбили Олега — всё же князь какой-никакой, Киевом ставлен да родным ставший. Воевода Волк, подъезжая с сыном, чадью и встретившим его княжеским разъездом к Овручу, аж попридержал коня, оглядев расползшиеся валы да гнилые брёвна городни. Пожевав бороду, вымолвил:
