Дорога сделала очередной поворот, и взору моему открылся прекрасный и величественный пейзаж: горные склоны, сплошь заросшие хвойными лесами. Темно-зеленые сосны и почти черные ели дружно маршировали вверх — точь-в-точь могучее воинство Карла Великого, — и, перевалив через вершину горы, скрывались из виду. Когда же дорога выровнялась, я увидел перед собой необъятные просторы, покрытые зарослями ватсонии. Поляны ярко-розовых цветов простирались вдаль на целые мили. Миновав Хумансдорп, я направился к безбрежным песчаным пляжам Джеффриз-Бей.
Здесь я увидел троих цветных мальчишек с удочками. Они насаживали на крючки окровавленные кусочки осьминога.
— И что вы ловите? — полюбопытствовал я.
— Кабелджу, баас, — ответил один из юных рыбаков.
— И мормору, баас, — добавил другой.
Я заметил на песке прелестную ракушку, поднял ее и положил в карман. Но, пройдя всего несколько шагов, вынужден был снова наклониться — там валялась еще более красивая раковина. Тогда я окинул взглядом пляж и увидел, что он весь усеян сотнями и тысячами ракушек всевозможных форм и размеров. Это была дань, которую прилив оставляет на берегу. Так я и брел с полмили по песчаному пляжу, то и дело подбирая очередной маленький шедевр и отвергая его ради следующей драгоценности.
На мой взгляд, собирание ракушек — одно из самых порочных человеческих увлечений. По сути, оно является стяжательством в чистом виде. Ведь в глубине души я не мог не понимать, что рано или поздно выброшу их все. А вот поди же — не мог отказать себе в этом удовольствии! Такое наслаждение шагать по плотному белому песку и любоваться волнами Индийского океана, которые набегали и откатывались всего в нескольких ярдах от меня. Время от времени какая-нибудь особо энергичная волна докатывалась до моих ног и тут же отступала, оставляя на песке очередную ракушку. И все они казались мне прелестными. Кто знает, может, именно этому экземпляру суждено стать предметом зависти для всех конхиологов…
Ах, какая жалость, размышлял я, что всех этих молодых людей нет поблизости. Уж они-то охотно составили бы мне компанию в моем легкомысленном занятии. А, может, даже вдохновили бы меня на новые подвиги…
2
Я остановился в большом прибрежном отеле Порт-Элизабета (или «Пи-Э», как называют южноафриканцы этот город). Из окна открывался вид на приморский бульвар, по которому туда и сюда сновали нарядные трамваи, а за ним поблескивала голубая гладь Индийского океана. Но мое внимание привлекла подъездная дорожка к гостинице. Наверное, правильнее было бы назвать ее подъездной аллеей, поскольку по обочинам росли высокие деревья. Ветви их украшали многочисленные висячие гнезда ткачиков, издалека напоминавшие крупные кокосы.
Кто не знает этих маленьких трудолюбивых птичек? Здесь, на Капе повсюду можно увидеть их гнезда. Ткачики очень искусно плетут их из сухих веточек и травы, а затем подвешивают на ветках деревьев, чтобы уберечь от змей. Как правило, вход в гнездо располагается снизу; иногда он снабжен узкой горловиной — этакой «прихожей», которая выступает примерно на дюйм.
Прежде я воспринимал эти висячие дома как привычную деталь капского пейзажа и не особо задумывался об их пернатых творцах. Но затем в руки мне попала книга Юджина Мараиса под названием «Душа термита». Ее автор, пишущий на африкаанс, занимался изучением инстинктов животных и собрал множество интересных фактов. В частности, он рассказывал о паре ткачиков, содержавшихся в неволе. В порядке эксперимента им умышленно не выдавали традиционный строительный материал. Когда настала пора вить гнезда, поставленные в непривычные условия птички проявляли явное беспокойство, но в конце концов вывели птенцов и без гнезда. Так продолжалось на протяжении нескольких поколений. А затем ткачикам дали строительный материал, и они сразу же кинулись строить свои висячие гнезда — при том что ни разу в жизни не видели подобной конструкции. Вот какова сила природного инстинкта!
Я провел немало времени, наблюдая за ткачиками. До чего же ловко они подныривали под свои висячие жилища и скрывались в узкой горловине гнезда!
Порт-Элизабет произвел на меня впечатление преуспевающего делового городка. Главная улица и центральная площадь с ратушей были выдержаны в эдвардианском стиле и в силу этого казались настолько привычными для моего английского глаза, что у меня невольно возникло ощущение «дежа вю». Казалось, будто я уже где-то видел и эту улицу, и венчающую ее ратушу. Жители «Пи-Э» гордятся историей своего городка, которая насчитывает сто двадцать пять лет. «Посмотрите, чего мы достигли за эти годы!» — восклицают они. И действительно, их успехи внушают уважение. Первоклассный морской порт, где день и ночь кипит работа, постоянно расширяющееся промышленное производство — трудно поверить, что все это построено за столь короткий срок. Если обратиться к старинным гравюрам, то можно увидеть, что еще в восьмидесятые годы девятнадцатого века пассажиры с прибывающих кораблей сходили на берег на закорках у чернокожих рабов. А теперь здесь современные причалы, приспособленные для приема крупнейших торговых судов.
Широкая, энергичная натура Порт-Элизабета сказалась и на его географии. Город растянулся на пять с половиной миль вдоль побережья Алгоа-Бей. При таких масштабах для всего хватает места. В Порт-Элизабете много действующих фабрик и еще больше — строящихся. Здесь есть районы, заселенные в основном чернокожими, и отдельно от них — районы для цветного населения. В городе можно видеть и новенькие районы с современной застройкой, и старые пригороды. Парки, зеленые лужайки для гольфа и серебристые песчаные пляжи — все это «Пи-Э». В городе проживают свыше 135 тысяч человек. Половина из них белые, остальные — черные, цветные и потомки выходцев из Азии. А все началось в 1820 году со скромной высадки горстки переселенцев. Кто они были, эти люди?
В те морозные декабрьские дни 1819 года у берегов Темзы стояли трехмачтовые бриги, и со всего города на них стекались люди. Молодые и старые, укутанные в пальто, пледы, шали и просто одеяла, собирались они на пристани, чтобы навсегда покинуть Англию. Все эти люди оказались лишними у себя дома и не могли рассчитывать на лучшее будущее. И тем не менее расставаться с родиной всегда нелегко. Наверняка сердца их в тот миг были переполнены тоской и печалью, и мало кто мог без слез глядеть на медленно удалявшиеся родные берега.
Англия, которую они покидали, была Англией Роберта Оуэна и Уильяма Коббета. Это была страна жестких политиков — Веллингтона, Пиля, Каннинга и других, но и сострадательных филантропов вроде Уилберфорса. В той Англии уже работали паровой двигатель Джеймса Уатта и прядильная машина Харгривза по имени «Дженни»; Джордж Стефенсон ломал голову над конструкцией своих локомотивов, но до «Ракеты» дело еще не дошло. Почту по-прежнему развозили в блестящих красных каретах, запряженных четверкой лоснящихся лошадей. Это была Англия нового Риджентс-парка и брайтонского Павильона, страна, где обсуждали Красавчика Браммеля, Гримальди и Марию Вестрис. Англия, в которой доживал свой век несчастный Георг III — слепой и глухой старец, по причине безумия утративший связь с реальным миром.
