Другой отличительной особенностью этой станции (как и всех прочих станций Союза) являлся неизменный интерес к высоте расположения объекта. Рядом с названием станции обязательно указывалась высота над уровнем далекого невидимого океана. Мне запомнилось, что в конкретном случае она составляла четыре тысячи футов.
Мы ехали дальше — по бескрайнему, залитому ослепительным солнцем вельду. Я смотрел на эту землю и осознавал, что она имеет для меня двойное очарование. Во-первых, благодаря своей богатой цветовой гамме: красные дороги, золотые и зеленые поля, голубые тени, скапливающиеся на пределе видимости; а во-вторых, в силу своего сходства с морем. Здесь, как и в морском путешествии, глаз то и дело обращался к горизонту, обшаривая его в поисках мира, покоя, свободы. Возможностей для этого было больше чем достаточно, ибо нам предстоял еще долгий путь на юг — туда, где в послеполуденном зное скрывался далекий Кейптаун.
4
Я проснулся с первыми солнечными лучами и выглянул в окно. Мы ехали по дикому пустынному краю, который я определил для себя как Кару. Эта холмистая местность с ее пересохшей почвой напомнила мне характерные пейзажи из фильмов об Аризоне. Каменистая земля поросла мелким кустарником, который при ближайшем рассмотрении оказался прекрасно сформированным, по виду напоминающим карликовые японские деревца. Во время очередной остановки для пополнения запасов воды я вышел наружу и убедился, что здесь каждый квадратный ярд представлял собой подлинный сад суккулентов. Когда солнце окончательно взошло и света прибавилось, стало видно, что холмы тоже не гладкие: их зазубренные вершины четко выделялись на фоне нежно-зеленоватого сияния. Затем небо внезапно окрасилось в розовый цвет, дневное светило засверкало в полную силу, и пейзаж в очередной раз изменился — теперь это была настоящая Самария.
Плато мы пересекли на исходе утра, и местность начала заметно понижаться в сторону морского побережья. В какой-то миг, когда мы проезжали по перевалу Хекс-Ривер, поезд наш превратился в длинную извивающуюся змею: только что локомотив виднелся справа по ходу, и вот уже он доблестно пыхтит в левом окне. Вокруг нас стояли могучие горы; каждая лощинка и расселина были заполнены бледно-голубыми тенями. Тот самый цвет, для которого в западных областях Ирландии придумали специальное название — «голубой атлантический марлин». Мы незаметно въехали в благословенную страну цветущих персиков и виноградников. Долгое время нашим спутником был хрустально-чистый ручей, весело бежавший вдоль железнодорожного полотна.
И я — как человек, выросший на острове, где море всегда рядом, всегда в пределах досягаемости — вдруг ощутил, как в душе моей завибрировала невидимая трепетная струна. В самом воздухе, во внезапно вспыхнувших красках чудилось некое обещание. Я чувствовал, что мы приближаемся к южной оконечности Африки, к тому волшебному месту, где теплые течения Индийского океана встречаются с холодными волнами Атлантики.
5
В то утро, когда мы прибыли в Кейптаун, все было голубым: голубое море и голубые небеса, на фоне которых еще более голубым контуром выделялась Столовая гора. На Эддерли-стрит ко мне подошла голубоглазая девушка и приколола на лацкан пиджака крохотный флажок. Город утопал в золотом сиянии летнего затишья, которое, как мне объяснили, принес с собой юго-восточный ветер. Жалюзи на окнах были опущены, люди на улицах перемещались, стараясь держаться в тени колоннад.
Глядя на охваченный зноем Кейптаун, я невольно подумал, что из всех городов мира, которые мне довелось посетить, лишь он один напоминает Афины. Причем непонятно, почему. Во всяком случае речь явно идет не о внешнем сходстве. Ведь, если говорить о географических особенностях, Афины лежат в четырех милях от побережья и представляют собой равнинный город, кольцом опоясывающий золотой холм, который, подобно замку, возвышается в центре. В отличие от греческой столицы, Кейптаун начинается практически у кромки океанского прибоя и расползается — сначала мягко, незаметно, а затем все более круто — по склонам Столовой горы. Учитывая характер рельефа — многочисленные неровности и теснины — архитекторы при всем желании не могли бы воссоздать афинский «бублик». В результате Кейптаун полумесяцем охватывает подножье горы.
Прогулявшись по городским улицам, я зашел в парк, расположенный в самом центре Кейптауна. Услышал воркование голубей на ветвях деревьев, и на меня с новой силой нахлынули воспоминания о Греции. Я снова явственно представил себе, как пересекаю Афинскую равнину. Тогда, как и сегодня, тоже был солнечный день. В оливковых зарослях вовсю трещали цикады, казалось, будто в жарком воздухе бьется пульс лета. Легкий туман окутывал склоны Пентеликона, длинный хребет Гиметта и более низкие вершины Агалеоса — в точности как сейчас Столовую гору. И как тогда мой взгляд необратимо возвращался к золотому Афинскому холму, на котором возвышалось дивное строение, воплотившее мечты человечества и на долгие годы ставшее источником вдохновения для всего мира, точно так же и сегодня я не мог отвести глаз от Столовой горы, этого величайшего акрополя Южной Африки.
Однако еще более примечательным, нежели гора или море, было здешнее освещение. Благодаря чрезвычайно чистому и прозрачному воздуху солнечный свет беспрепятственно достигал земли и буквально затоплял город (совсем как в Афинах!). Наверное, именно эта атмосфера, одновременно теплая и светлая, которую Плутарх сравнивал с шелковой пряжей, и вызывала навязчивые ассоциации с Грецией. Именно таким я запомнил Кейптаун — как место, где встречаются два океана, город необыкновенной красоты и достоинства, раскинувшийся у подножия горы и пронизанный волшебным светом. Здесь неминуемо должны жить поэты, художники и философы, думалось мне.
6
За несколько дней до моего приезда в Кейптаун на склонах Столовой горы было обнаружено тело маленького мальчика, и весь город с тревогой обсуждал это печальное происшествие. Новость занимала значительное место на страницах местных газет, о ней судачили на всех перекрестках. Честно говоря, меня это удивило. Одно дело, когда неудачное восхождение на Бен-Невис будоражит такой, в общем-то, небольшой городок, как Форт-Уильям, или очередная альпийская трагедия лишает сна жителей крохотной швейцарской деревушки. Но тот факт, что столь крупный город, как Кейптаун, с его обширными интересами и насыщенной общественной жизнью на протяжении недели не мог говорить ни о чем другом, кроме как о найденном в горах трупе, — это показалось мне странным. Бесконечные обсуждения данной темы в значительной мере сформировали мое отношение к Столовой горе. Вместо того, чтобы со стороны восхищаться безобидным и благодушным великаном, я стал думать о горе как о злобном чудовище, которое время от времени требует кровавых жертвоприношений. На вершину горы ведут несколько дорог, но желание по возможности сократить время подъема заставило меня прибегнуть к помощи канатной дороги.
Стальные тросы толщиной в человеческую руку соединяют подножие Столовой горы с вершиной, которая вздымается на высоту три с половиной тысячи футов. Две маленькие кабинки стартуют одновременно — одна наверху, другая внизу — и медленно ползут навстречу друг другу. Они перемещаются почти по вертикальной траектории — так, что у пассажиров возникает неуютная иллюзия, будто они зависли внутри гироскопа. В качестве компенсации они могут наслаждаться зрелищем крутых обрывов и пропастей, проплывающих внизу, а также видом на город с высоты птичьего полета.
