— Мистер Эванс, — прошу я, — не расскажете ли вы мне о короле Артуре?
— Неужели он вам еще не надоел?
— Нет…
— Так, дайте вспомнить… Пастух из Долвидделана пошел в Лондоне на ярмарку, а ярмарка была большая, сотни и тысячи людей… Да, так вот, когда пастух переходил Лондонский мост, его остановил человек и сказал ему: «Добрый вечер, пастух, могу я посмотреть на твой посох? Где ты его взял?» И пастух ответил: «Я вырезал этот посох собственными руками из орешника, что растет возле пещеры в моей стране». Тогда странный человек сказал ему, что в этой пещере спрятано большое сокровище. Но если он захочет взять часть этого сокровища, то должен быть очень осторожным, чтобы не разбудить короля Артура и его людей. Они спят в этой пещере. Если пастух заденет колокольчик, висящий за входом, воины проснутся. «Если дотронешься до этого колокольчика, — сказал человек, — король Артур спросит тебя: “Что, пришел день?”, а ты должен ему ответить: “Нет, день еще не пришел — спи!”» Сказав это, странный человек исчез, и пастух понял, что с ним говорил волшебник. Пастух вернулся в Уэльс, нашел пещеру, возле которой вырезал себе посох, и вошел внутрь…
В этом месте рассказа мистер Эванс становится похожим на Ллойд Джорджа. Его глаза сияют. Он поднимает руки.
— Он вошел в пещеру и увидел большое богатство: серебро и золото до самого потолка. Король Артур и его воины спали, положив рядом с собою мечи. Пастух взял себе немного сокровищ и, выходя из пещеры, задел колокольчик, висевший у входа… Послышался ужасный шум, загремели мечи и доспехи. Король Артур и его воины проснулись и поднялись. Пастух напугался и замер на месте. Он услышал голос: «Что, пришел день?» Пастух уронил сокровища и ответил: «Нет, день еще не пришел — спи!» — и опрометью выбежал из пещеры. Прошли дни, месяцы и годы. Пастух пробовал искать эту пещеру, но так ее и не нашел…
Я поднимаюсь по узким ступенькам со свечой в эмалированном подсвечнике. Открываю окно и в темноте слышу шум горной реки. Звезды светят ярко, и я вижу округлые формы гор, подпирающих небо.
3
В седьмой день недели на Уэльс нисходит тишина.
Тишина такая глубокая и значительная, что ее ощущаешь даже в деревне. Я высовываюсь в окно, и мне кажется, что субботняя тишь опустилась и на коровники, и на птичники, и на овчарни. Через двор проходит человек. Это мистер Эванс. Но как он переменился! Он похож на незнакомца в собственном доме. Куда девались грязная рабочая одежда и большие башмаки? На нем просторные черные брюки, белый воротничок, черный галстук, черный пиджак, а на голове — тщательно вычищенная шляпа-котелок. Даже куры и утки смотрят на него по-другому. Я уверен, что свиньи, более близкие его компаньоны, знают, что он идет в часовню.
Миссис Эванс тоже выглядит иначе. Она не только надела черный костюм старинного покроя, но даже перчатки! Торжественность нарядов отразилась и на лицах. Это чета настоящих пуритан.
В молчании мы направились в маленькую методистскую часовню. Молча прошли по двору, молча открыли ворота, молча медленно двинулись по улице. На боковой улице встретили мистера и миссис Уильямс и их большого, похожего на корову сына.
— Жаль бедного мистера Эдвардса.
— Да ведь я его видела в Бале на прошлой неделе, и он так хорошо выглядел.
— Бедная миссис Эдвардс. Как это печально…
В мрачном настроении мы медленно движемся к часовне. Мне становится известно, что мистер Эдвардс был церковным старостой. Несколько дней назад его нашли мертвым в коровнике. Мистер Уильямс — более светский человек, чем мой дорогой старый мистер Эванс. Хотя на нем одежда черного цвета, а выражение лица вполне благочестивое, мысли его направлены на материальные предметы. Он интересуется, сколько денег оставил мистер Эдвардс. Но мистер Эванс отказывается говорить на эту тему, давая понять, что это не подходящий предмет для Божьего дня.
Часовня находится в довольно большом и уродливом здании в поле. Валлийские церкви относятся к георгианскому периоду архитектуры: эти суровые строения, в отличие от английских приходских церквей, никогда не сочетаются с ландшафтом. Такие здания не следовало бы строить на открытом пространстве. Их архитектурный облик зародился в самый неудачный период истории церкви, когда в восемнадцатом веке произошло возрождение классицизма, и церкви строили на манер ратуш.
Мы вошли в простой зал. Его огибала галерея, опиравшаяся на тонкие железные колонны. Внизу — отгороженные места, наподобие лож, со скамьями из мореного дуба. У каждой такой ложи — своя дверь. Те, что побогаче, рассчитаны на одного или двух человек. Складывается впечатление, что некоторые члены паствы отправятся на небеса не в автобусе, а в частном автомобиле. В дальнем конце часовни имелась огромная кафедра, тоже из мореного дуба, и возвышение с полукружьем перил и мягкими стульями для стариков.
На перила наброшена черная ткань, и маленькие черные банты из крепа привязаны к цоколям ламп. Как мне сказали, это сделано в память о бедном мистере Эдвардсе, покойном церковном старосте.
В часовне полно народу. Люди пришли или приехали из соседних селений. Это типичные валлийские крестьяне: согбенные старухи, ширококостные фермеры, худые, темноволосые юноши и на удивление красивые девушки.
Мистер Эванс, серьезный, словно статуя, оставил нас с миссис Эванс в ложе, а сам пошел к возвышению. Поднялся по ступеням, сказал несколько слов священнику. Слышно было, что он выразил соболезнования по случаю смерти мистера Эдвардса. Потом вынул из кармана большой платок, высморкался и оглядел паству. Служба началась.
Священнослужители сидят, повернувшись спиной к пастве и обратившись лицом к кафедре, регент — возле маленькой фисгармонии, поставленной в первом ряду между лож. Священник поднимается на кафедру и начинает молиться по-валлийски. Он среднего возраста, довольно пухлый, монашеского вида. Его голос доведен до совершенства полностью настроенного эмоционального инструмента. Приятно слушать слова, которые произносятся с таким удовольствием. Я слушал, не понимая ни слова, и тем не менее сделал вывод: в валлийских часовнях можно услышать лучших ораторов Великобритании.
Объявили псалом. Регент играет мелодию. Мы встаем и поем. Валлийские псалмы отличаются красотой и страстью, неведомой Англии. В отличие от наших скучных псалмов они необычайно мелодичны. Нет никакой необходимости понимать валлийский язык, чтобы уяснить, что валлийские псалмы с их страстной живостью сыграли, должно быть, огромную роль в возрождении нонконформизма. Поют все — мужчины, женщины и дети. Никто не мычит. Пение искреннее, от всей души.
Священник приготовился к проповеди. Прихожане уселись на свои места, но не со скучающими лицами, как в Англии, а с нетерпеливым ожиданием, словно зрители в театральном партере. Валлийцы любят риторику. Во многих деревнях Уэльса молитвенное собрание — событие года. Всем известно красноречие знаменитых валлийских проповедников. Сотню лет душа Уэльса выражала себя в церковных службах, и каждый валлийский ребенок слышал истории о великих священниках прошлого. Джон Элиас предпочитал произносить проповеди на открытом воздухе, при большом стечении народа. Как-то раз он рассказывал о Боге, выпускающем стрелу из лука, и столь велика была эмоциональная сила проповедника, что толпа расступилась, чтобы дать место выпущенной стреле.
