После двадцатилетнего правления Ричард предпринял напрасную поездку в Ирландию. Во время его отсутствия в Англию явился сосланный им ранее решительный Генри Болингброк. В итоге Ричард вернулся в Уэльс, в замок Конви, во всем своем великолепии и экстравагантности, чтобы спать на заплесневелой соломе и голодать.
Болингброк с поразительной скоростью прошел через всю Англию с армией из 60 000 лондонцев. В разрушенной часовне Конви граф Перси поклялся на Священном Писании, что не задумывал предательства, когда советовал Ричарду оставить Конви и уехать во Флинт.
— Чего они хотят? — спросил король, указывая на армию лондонцев.
— Хотят забрать вас, — ответил Болингброк, — и поместить в Тауэр. Они не успокоятся, пока я вас не арестую.
Трагедия и унижения этого путешествия описаны Фруассаром. Началось с того, что королю дали самую жалкую лошадь, которую только можно было найти, и отправили на юг, в Лондон. Закончилось все загадочно, ночью, в замке Понтефракт.
Тело Ричарда отвезли в Лондон и выставили в Чипсайде. Там он лежал с непокрытым лицом, и мимо прошли 20 000 лондонцев. Ходили слухи, что в схватке с убийцами, подосланными Болингброком, Ричард был смертельно ранен в голову. Когда в 1871 году в Вестминстерском аббатстве его тело эксгумировали, оказалось, что череп не задет ни ножом, ни кинжалом.
Вот такой замешанный на амбициях эпизод истории. Он неотделим от замка Конви.
Я пошел прогуляться по очаровательному маленькому городу. В церкви увидел могильную плиту с высеченными на ней словами: «Хукс из Конви, джент.» Скончался этот Хукс в 1639 году. Оказывается, он был сорок первым ребенком Уильяма Хукса, и у него самого было двадцать семь детей!
Возможно, это наиболее примечательное хвастовство Уэльса.
6
Вероятно, самым удивительным местом, где происходит резкое изменение ландшафта северного Уэльса, является перевал Сичант, соединяющий Конви с городским районом Пенмаэнмоур. Вы покидаете дружелюбное речное устье и в мгновение ока оказываетесь в горном ущелье. Мрачная расщелина навевает воспоминания о Шотландии. Да это просто миниатюрная модель долины Гленко!
По склонам рассыпано множество валунов. Кажется, чья-то неосторожная нога в любой миг может свалить их на узкую тропу. С обеих сторон поднимаются темные горы, ветер свистит по-разбойничьи. Альпинистам хорошо знаком этот звук.
Затем, так же неожиданно, перевал заканчивается, и вы оказываетесь в красивом районе Пенмаэнмоур. Люди беззаботно играют в гольф, и, по меньшей мере, один особняк хранит помять о Гладстоне…
Что за дорога! Вряд ли какая-либо другая в королевстве может превзойти ее разнообразием.
7
Проходя мимо валлийских школ, я часто слышал великолепное пение. Хоры — иногда из девичьих голосов, иногда из мальчишечьих — чуть ли не поднимают крыши над зданиями. Я решил, что, если в следующий раз услышу школьный хор, непременно войду и попрошу позволения присутствовать на репетиции.
Я вошел в большую школу в Карнарвоншире и повстречался с ее директором.
— Похоже, школа готовится к Айстедводу в Бангоре?
— Да, и у нас есть отличный хор девочек. Хотите послушать?
— Непременно приду, если скажете, когда они будут репетировать.
— Да нет, что вы! Я попрошу их для вас спеть сейчас! Только схожу за хормейстером, мистером Джонсом.
Он рванулся из комнаты, прежде чем я смог его остановить. Такая готовность удовлетворить желание чужестранца, проявившего интерес к Уэльсу, характерна для этого народа. По всему было видно, что директор в восторге от того, что я, случайный приезжий, захотел послушать школьный хор.
Вскоре я услышал топот ног по каменным ступеням и возбужденный гомон. Директор вернулся.
— Мы готовы.
Он привел меня в большую классную комнату. За столами мореного дуба сидели около сорока девочек в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. В торце комнаты имелось возвышение, а на нем — несколько стульев и фортепиано. На подоконниках стояли стеклянные кувшины с колокольчиками. На стене, над возвышением, фотография, а на ней — снятый в натуральную величину мистер Ллойд Джордж.
Меня усадили на стул на возвышении, и я внезапно понял, какое удивительное зрелище представляют сорок девочек. Они смотрели на меня с откровенным любопытством, словно зверьки. Некоторым из них, похоже, я показался забавным, и они стали о чем-то перешептываться, другие разглядывали меня с застенчивым интересом, глаза третьих смотрели тупо (должно быть, такое выражение они приберегали для школьных инспекторов). Некоторые глядели весело, с ожиданием, словно я был артистом. Я тоже на них смотрел и думал, что лица людей можно читать, как книгу. Когда перед тобой сорок девочек, можно попытаться не только понять характер, но и угадать, что представляют собой родители этих детей. На каждом лице четко читались наследственные черты. Интересно было сознавать, глядя на этих длинноногих забавных созданий с перепачканными чернилами пальцами, веснушчатой или персиковой кожей, что лет через восемь некоторые из них станут женами и матерями Уэльса. Впечатление такое, словно наблюдаешь за производством взрывчатых материалов.
Преподаватель музыки, смуглый молодой человек, которому не мешало бы подстричься, сыграл музыкальное вступление, после чего директор поднялся и сделал удивительное заявление.
— Девочки, — сказал он, — сегодня у нас в гостях великий музыкант. Он специально приехал из Лондона, чтобы вас послушать.
Я смущенно заерзал, ибо в музыке совершенно не разбираюсь.
— Он о вас слышал, — продолжил директор, — и, когда вернется в Лондон, расскажет всем людям о вас и о вашем пении, поэтому я надеюсь, что вы хорошо споете…
Директор серьезно на меня взглянул.
— Своим приездом он оказал нам великую честь. Я хочу, чтобы, вернувшись в Лондон, он рассказал бы всем, что слышал лучший хор в Уэльсе.
Сказав это, он уселся рядом со мной. Я думал, что он извинится за то, что назвал меня великим музыкантом, или, по крайней мере, жестом даст понять, что несколько преувеличил. Но нет, ничего подобного. Уж не сказал ли я нечто такое, из-за чего директор принял меня за музыканта? Потом я сообразил, что директор не столько лгун, сколько человек, склонный к театральности. Просто у него артистический темперамент. Возможно, иногда он мечтает, чтобы в школу нагрянул какой-нибудь известный музыкант — сэр Эдвард Элгар или Шаляпин — и, похлопав его по спине, похвалил бы хор. У директора явно слишком сильное воображение, склонное к драматизму, а потому он не мог видеть во мне обыкновенного посетителя. Кажется, преподаватель музыки поверил в эту историю, потому что в его лице, возвышавшемся над фортепиано, я прочитал глубокое уважение.
— А теперь — раз, два, три… — сказал преподаватель и ударил по клавишам.
Девочки встали, взяли ноты и, открыв ротики, заполнили комнату восторженно сладкими звуками, каких я до этого никогда не слыхивал. Я пришел сюда из любопытства и думал, что буду скучать, но через десять минут валлийские дети совершенно меня увлекли. Все знают, что валлийцы талантливы по части пения, и я в этом убедился на личном опыте. Пение не терпит притворства. Эти дети любили петь. В их голосах слышалась экзальтация. Они пели по-валлийски. Одна странная, драматическая, печальная песня особенно меня привлекла.
