Она мне награда за мои мучения. Она не Коринна и тем для меня драгоценна. С Коринной взлетаешь в бездну и падаешь в небеса. С Коринной жить невозможно. А мне теперь хочется жить, когда эта простая и милая женщина меня, почти уже сожженного, возвращает к жизни.
Теперь я и о тебе вспомнил.
Радуйся и будь здоров. Феликс».
— Ну как тебе? — нетерпеливо спросил Гней Эдий, едва я кончил читать.
Я и тут не успел ответить, так как Вардий еще нетерпеливее выхватил у меня письмо и, держа его в левой руке, а правой ударяя по папирусу, стал восклицать:
— Видишь? «Феликс» — он сам себе придумал новое имя, потому что считает себя счастливым! И снова сон приснился! На новую станцию вступил. И мне об этом решил сообщить!.. А имени жены не назвал. Как будто она вообще не заслуживает имени! Зато «лоб словно из мрамора», «заалевшая белизна», «умный нос»…
Вардий свернул папирус и ушел в соседнюю комнату, в «святилище Пелигна».
А вернувшись, уселся со мной на кушетку и стал рассказывать:
V. — Я стал наводить справки и кое-что выяснил. Новую его жену звали Руфиной. Она приходилась племянницей тому Руфину, с которым Пелигн когда-то служил и который входил в нашу аморию. Она, эта Руфина, была почти на пятнадцать лет моложе Феликса… Я теперь так буду его называть. А ты привыкай… Когда Руфине исполнилось тринадцать лет, Ливия обратила на нее внимание и включила в свою свиту, так как по матери девушка происходила из знатного рода Фабиев.
Тут Вардий строго на меня посмотрел и сурово заметил:
— Если вдруг услышишь про нее какие-нибудь грязные слухи, то знай: это подлая клевета на великого Августа и на добродетельную Ливию. Ни за что не верь! Обещаешь?
Разумеется, я тут же ревностно обещал. И Вардий мне одобряюще кивнул.
— В четырнадцать лет, — продолжал Гней Эдий, — то есть через год после того, как ее приблизили, Руфину выдали замуж за ее дальнего родственника, Луция Пассиена Руфа. От него она родила дочь, которую стали называть Еленой…
Вардий опять строго на меня посмотрел и вновь сурово заметил:
— Но вовсе не потому Еленой, как это объясняют сплетники и клеветники! А потому, что девочку тоже назвали Руфиной. И, чтобы не путать мать и дочь — ведь обе Руфины, — младшую в семье прозвали по-гречески Еленой, так как она с раннего детства выделялась из детей своей красотой… Это понятно?
Я подтвердил, что понятно. И Гней Эдий снова удовлетворенно кивнул и продолжал:
— Когда Пассиен женился на Руфине, он был квестором и не членом сената. Но через три года стал эдилом и был принят в сенат. После этого дважды избирался претором. А когда Луций Цезарь стал консулом, вторым консулом был назначен Руф Пассиен, муж Руфины. На следующий год сенат отправил его своим проконсулом в Африку и собирался еще на один год продлить ему полномочия, но Август отозвал его в Рим и сделал фламином Марса Мстителя, — в тот год был освящен его храм на Новом форуме… Как видишь, завидная карьера. Но… Видно, не только люди, но и боги стали завидовать. Через год Пассиен подхватил горячку и в одночасье скончался. Говорят, простудился на ранней весенней охоте. Руфина овдовела…Когда закончился траур, стали искать нового мужа. И кто говорит — Фабий Максим, кто говорит — сама Ливия ей предложила в супруги Пелигна… Скажешь, странная пара для бывшей жены консула? Нет, почти все подтверждали, что пара получилась счастливой во многих отношениях. Жили, что называется, душа в душу. Через два года Феликс получил должность фламина Аполлона и стал надзирать за тремя римскими библиотеками: палатинской, в портике Октавии и при храме Свободы, некогда основанной Азинием Поллионом, ныне уже покойным. Разница в возрасте тоже благоприятная: Феликсу — сорок три, Руфине — двадцать восемь.
Свадьбу играли по древнему обряду конфарреации. Первым дружкой жениха был Фабий Максим, а роль пронубы по очереди исполняли Марция и Планцина.
В приданое за Руфиной, помимо денег, дали богатый дом в Риме и приморскую виллу. Виллу они сдали в аренду, а в городской дом у Капитолия Феликс перебрался из съемного дома на Виминале.
Некоторые утверждали, что чуть ли не сам Август почтил своим присутствием свадьбу Феликса и Руфины…Я этим слухам не верю. Но знаю доподлинно, что Ливия точно присутствовала на свадебном пире.
Дочке Руфины Елене, которая теперь стала падчерицей Феликса, в тот год исполнилось… дай-ка сосчитать… да, она была уже тринадцатилетней девушкой.
А родная дочь Пелигна, Публия… помнишь о такой?., за год до этого она вышла замуж и в год свадьбы своего отца родила ему первого внука…
Дочь совсем молодой меня дедом сделать успела…
Еще были живы мать и отец. Отцу было под девяносто, матери — под шестьдесят. Между ними была большая разница в возрасте.
— Ну, что тебе еще рассказать? — спросил Эдий Вардий и больше ничего не рассказывал.
Свасория двадцать шестая. Посвящение
I. Подступила весна, и наши встречи с Вардием прекратились. По своему обычаю, Гней Эдий никого не принимал. Вернее, принимал лишь своих купидонок, дабы совершать с ними жертвоприношения Венере и ее амурам.
II. У нас в Новиодуне лишь очень немногие справляли мартовские Либералии. Но я все-таки ожидал: может, кто-нибудь вспомнит, что на дворе семьсот шестьдесят седьмой год от основания Рима, и, значит, в июне мне должно исполниться семнадцать лет.
Но ни на иды, ни через два дня, когда в Риме чествуют Вакха, никто мне и слова не сказал: ни Лусена, ни наш хозяин Гай Рут Кулан, ни в школе учителя.
Лишь в начале апреля мне стало известно — одна из служанок проговорилась, — что моя мачеха-мама еще с января тайно, по ночам, с ее помощью стала ткать для меня взрослую белую тогу.
Изготовив для меня тогу, Лусена в мартовские иды пришла к Руту Кулану и сказала ему:
«Мальчик мой сирота. Ты не мог бы оказать нам милость и послезавтра надеть на него взрослую тогу. В июне он станет совершеннолетним».
«Доживем до июня — тогда и поговорим», — ответил хозяин.
«Но в Риме, как я знаю, обряд совершеннолетия справляется на Либералиях. А Либералии…»
«Ты не в Риме, женщина», — прервал ее гельвет и выпроводил из своего кабинета.
С помощью великих богов дожили. Но когда в июньские календы Лусена снова явилась к Кулану, тот опять отказался. Он сказал:
«Я, хоть и римлянин, но «косматый», как вы нас называете. А сын твой из всаднического рода. Не подхожу я ему».
«Но кто же тогда наденет на него тогу? — спросила Лусена. — Я никого из римских всадников в Новиодуне не знаю».
«Наденут, когда придет время», — усмехнулся Кулан и снова спровадил растерянную Лусену.
III. Ты, Луций, конечно, не помнишь. Придется напомнить: я, Луций Понтий Пилат, родился в июньские ноны.
