«Погоди, не торопись», — прервал его Цезарь. Глаза у него поменялись. Из них исчезли красные огненные точки. Глаза стали зеленеть, как у Юлии. Август уже не был похож на ястреба. Он стал похож на волка, с которым неожиданно столкнулся в лесу, и он тебя в первый момент с любопытством разглядывает. — Стало быть, ни с Юлом, ни с Гракхом давно не водишь знакомство, — продолжал принцепс. — Пасквилей не писал. В их безобразиях не участвовал… Мне доложили: тебя не видели ни на одном из форумов… Но я вот о чем подумал…»
Август замолчал. И Феникс:
«Не знаю, о чем ты подумал, Цезарь. Но я хочу, чтоб ты знал: Юл Антоний человек злопамятный, неблагодарный и подлый… Не только к тебе. Но и к твоей дочери».
«А почему ты раньше ко мне не пришел и не рассказал про Антония?» — спросил Август. Из его волчьего взгляда любопытство исчезло.
«В моем роду никогда не было доносчиков, и я не собираюсь позорить своих предков», — сказал Феникс; он эту фразу заранее обдумал и приготовил.
«Ну да, не доносчик, — задумчиво произнес принцепс. — А теперь доносишь и обвиняешь… Когда не твой род, а весь Рим уже опозорен».
Тут нечего было ответить, и Феникс молчал.
«А Гракх, Семпроний, он тоже подлый?» — спросил Цезарь.
«Гракх нет. Гракх… как тебе объяснить…» — начал Феникс. И тут услышал:
«А ты кто?.. Ты ведь тоже спал с Юлией».
К такому повороту Феникс, как он потом признавался, давно приготовился, более того, с нетерпением его ожидал.
«Они меня оба подставили. Сначала Гракх, потом Юл. Дескать, я Юлин…я её ухажер, а они мне в моих похождениях только способствуют. Особенно Юл в своем замысле преуспел. Он так хитро всё рассчитал, так подстроил события, такую сплел паутину, что даже умный и осторожный Тиберий в нее попался… Даже ты, Цезарь, про которого говорят, что обмануть тебя невозможно, ибо боги всё тебе открывают и всех людей ты видишь насквозь, даже ты смотришь на меня, как будто я мог, как будто осмелился…»
Тут Фениксу пришлось посмотреть в глаза Августу, и он вдруг увидел, что волк — раненый, что перед тем, как прыгнуть и перекусить горло, он глядит на тебя с обидой и разочарованием. И Феникс якобы мгновенно сообразил, что его заранее приготовленного ответа не достаточно, что если он хочет выиграть этот бой (Фениксово выражение), то к сказанному надо прибавить нечто тоже раненое и оскорбленное.
«Не надо на меня так смотреть! — воскликнул Феникс. — Да, десятки, может быть, сотни раз я спал с Юлией! Но мысленно! В воображении, которое ничем не удержишь. В мечтах, которые даже боги не могут отнять. Я любил ее и страдал, понимая, что она для меня недоступна. Потому что она мужняя жена и твоя, Цезарь, дочь, а я не Юл и не Гракх, чтобы покушаться на святое. Потому что она до меня никогда не опустится. А если вдруг снизойдет, то это будет уже не Юлия, не дочь Августа, а какая-то другая женщина, которую я, может быть, скоро начну презирать, потому что она себя не достойна… Я вытравливал из себя любовь! Я стал писать поэму, в которой, да, издевался над всеми влюбленными, над любовью как таковой, над самим собой в первую очередь… Тебе меня не понять. Тебя боги иначе устроили. И перед тем, как ты меня уничтожишь, что ты хочешь, чтоб я еще тебе рассказал?»
Август молчал. Глаза его уже не были желто-зелеными. Они стали серыми, как обычно. И не был он теперь похож ни на волка, ни на птицу, ни на рыбу. Август стал человеком. И человек этот устало ответил:
«Больше ничего не хочу».
Цезарь с трудом поднялся со стула, погладил колени, расправил несколько складок на тоге и мимо Феникса направился к выходу из комнаты.
Но перед тем, как раскрыть дверь, обернулся и произнес:
«И всё-таки ты мне солгал. Причем солгал дважды. Во-первых, ты спал с Юлией. Не знаю когда, но это случилось…А во-вторых, ты не сможешь ее ненавидеть, потому что ты убедил себя в том, что ты ее любишь… Меня и вправду нелегко обмануть. Многих людей я действительно вижу насквозь. Таких, как ты, — до самого донышка».
Феникс не успел ответить, ибо Август распахнул дверь и вышел из комнаты.
Феникс остался стоять возле стола.
Через какое-то время в комнату вошел преторианский трибун и велел освободить помещение. Так и сказал:
«Освободи помещение. У нас много работы».
Феникс вышел в прихожую. Там теперь прибавилось народу. На скамьях вдоль стен сидели какие-то люди, среди которых Феникс узнал Корнелия Сципиона и одного из Юлиных щеголей. У двери стоял Фабий Максим, который и в этот раз сделал вид, что не узнает Феникса, скользнув по нему безразличным взглядом.
Фабий подал знак Сципиону, и вместе они вошли в комнату трибуна, прикрыв за собой дверь.
Феникс некоторое время стоял посреди прихожей, ожидая распоряжений. Но их не последовало. Охранники-германцы исчезли. Два преторианца у выхода на Феникса не обращали никакого внимания.
Через некоторое время Юлин щеголь попытался задать Фениксу какой-то вопрос. Но один из солдат тут же сердито скомандовал:
«Отставить разговоры!»
И, глядя на Феникса:
«Некому тебя провожать. Сам иди отсюда». — Преторианцы никогда не отличались учтивостью.
Феникс вышел на двор казармы, а со двора — на Марсово поле. Он, было, решил пешком добираться до виллы, но, пройдя с полстадии по Фламиниевой дороге, развернулся и чуть ли не побежал в сторону Виминала.
Разбудив привратника и ворвавшись в дом Вардия, он еще в прихожей стал рассказывать о ночном задержании, о беседе с Августом. Гней Эдий, не прерывая его возбужденного рассказа, сам снял с него верхнюю одежду, бережно довел до триклиния, уложил на ложе, знаками велев спальнику — тот был понятливым — никого из прочих слуг не будя, подать вина и закусок. А Феникс рассказывал и повествовал, с навязчивыми подробностями описывая внешность Августа, его глаза и свои чувства, которые он под его взглядом испытывал. И время от времени, прерывая рассказ, благодарил друга за то, что тот ему сообщал обо всех похождениях Юлии и о безумствах ее компании. «Если бы не ты, — повторял Феникс, — я бы не выпутался. Ты меня спас своими предупреждениями. Ты меня вооружил правильными словами. И когда грянул гром, когда стали бить молнии, я уже знал, как мне от них защититься. Лгать ему бесполезно. И, значит, надо выложить ту про себя правду, за которую он меня не осудит… Надо было, оправдываясь, петь ему гимны. Как с богом без гимнов общаться?! И я эти гимны заранее обдумал и неплохо исполнил, дав сначала превратить себя в дерево, а потом это дерево снизу поджег и стал распаляться… Он мне явился сущим Протеем. И мне пришлось стать Протеем. Я ему так вдохновенно лгал, что сам верил в каждое слово… Да, мне не удалось обмануть его до конца… Но думаю, он понял, что я его не боюсь. Потому что мне не за что его бояться. Потому что своими страданиями я свою вину искупил и перед всеми очистился: перед ним, перед Ливией! И вновь повторю: если удалось мне спастись, то этим своим спасением я обязан тебе, драгоценный мой Тутик. Твоей дальновидности. Твоей терпеливой дружбе!»
