Тут Феникс попытался прервать ее монолог и произнес:
«Постой. Я…».
Но Юлия обеими руками изо всех сил ударила по табличкам, так что одна из них треснула пополам, а две другие упали на пол, вскочила из-за стола, шагнула к Фениксу с таким выражением на лице, словно и его собиралась ударить, и закричала — не с ненавистью: с обидой и болью:
«Разве так ведут себя любящие мужчины?! И как они смеют говорить о любви?! Как у них духа и наглости хватает?!»
Феникс опять попытался что-то возразить. Но Юлия, подняв руку, зажала ему рот и прошептала:
«Ведь я любила тебя, проклятый поэт. Слышишь, ты? Я только тебя по-настоящему любила и люблю до сих пор».
Юлия с силой толкнула его — в лицо, той рукой, которую прижала к его губам. Фениксу пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы удержать равновесие.
«Так не любят», — произнес, наконец, Феникс.
«А как мне тебя любить? — будто испуганно спросила Юлия. — Когда я поняла, что в тебя влюбилась, я испугалась. Мне стало страшно, что я себя потеряю, что буду от тебя зависеть. А я никогда ни от кого не зависела».
«Когда люди любят, они не боятся себя потерять», — сказал Феникс.
Юлия еще испуганнее улыбнулась.
«Я не только за себя испугалась, — прошептала Юлия. — Я подумала: рано или поздно Ливия пронюхает, и тогда за твою жизнь я и секстанта не дам — в лучшем случае сошлют на скалу в дальнем море. А мне, каково мне будет видеть и знать, что ты, мой любимый, из-за меня пострадал?.. Пойми ты: мне тебя не хотелось губить! И я, как могла, тебя от себя отталкивала. Я в Юла вцепилась, надеясь, что ты меня проклянешь и наконец-то разлюбишь… И я, которая всех лишь губила, тебя, мой бедный поэт, сохраню и спасу!.. Не для себя — для тебя… А ты… ты…
Бледные Юлины щеки покрылись красными пятнами. Губы скривились и задрожали.
«Что ты со мной сделал?! Во что превратил? И за что? За то, что я тебя почитала как бога?!» — гневно и хрипло вопрошала Юлия, глядя не на Феникса, а мимо него и чуть в сторону, ему за спину. Феникс невольно обернулся. У него за спиной стоял бронзовый бюст Августа.
А Юлия продолжала:
«Я никого не любила так, как любила тебя. А ты трижды принес меня в жертву. Последний раз — Ливии и ее выродку. Как ты, всевидящий и всезнающий, как ты со мной поступил, со мной, твоей единственной дочерью?!.. Зачем ты позволил уехать Тиберию? Как ты мог не почувствовать, что пока Тиберий в Риме, мне есть кого ненавидеть за мое одиночество? Теперь же, когда его нет — кого?.. Ты не боишься, что кто-нибудь бросит камень в твое войско, и солдаты твои, как колхидские воины… Ты думаешь, такого никогда не случится? Но Язон уже прибыл на Тибр, ты уже вручил ему ядовитые зубы дракона, и он их скоро посеет…»
Она говорила, будто безумная, к бюсту, а не к Фениксу обращаясь. А потом будто снова заметила Феникса, увидела, что он рядом стоит и ее слушает, и, словно опять испугавшись, шагнула к нему, обеими руками схватила его за щеки и стала то вскрикивать, то шептать:
«Я больше так не могу! Я не выдержу!.. Возьми меня. Теперь меня можно любить. Я теперь настоящая… Я всё брошу! Мы с тобой уедем на край света! Там нас никто не найдет!.. Я раньше над тобой издевалась, потому что ты слабый, а мне казалось: мне нужен мужчина сильнее меня… Не нужен мне сильный! Мне нужен тот, кто умеет любить!»
Феникс взял ее за руки, но Юлия, словно обжегшись, скинула их и снова схватила Феникса за лицо.
«Пойми ты, — шептала она, — если мы наконец будем вместе, я перестану его ненавидеть. Ведь ты будешь любить меня. А я — тебя. Любящая женщина не может ненавидеть!»
Юлины пальцы так сильно стиснули его щеки, что Феникс от боли сощурился.
«Он страшный человек, — не замечая этого, говорила Юлия. — Тот, кто его ненавидит, долго не живет. И не потому, что он их со света сживает. Они сами сжигают себя своей ненавистью. Так боги устроили. Так они нас наказывают… Ты этого хочешь, проклятый поэт?! Ты хочешь, чтобы я погибла у тебя на глазах?!..»
Гней Эдий Вардий вновь пошел-побежал по тропинке. И, сделав с десяток шагов, вновь остановился и, выпучив глаза, гневно закричал, как мне сперва показалось, на меня, своего слушателя:
— И что?! Зачем ты мне всё это рассказываешь? Что собираешься мне объявить?!
— Я?
— Да не ты! Ты здесь при чем?! Я Феникса спросил, у него потребовал ответа! — еще сильнее рассвирепел Гней Эдий. — А он смотрел на меня, улыбался и молчал… И тогда я не выдержал и стал выплескивать из себя всё, что во мне накопилось: «Не солнечная она, а темная, как Геката! И никакая она не богиня! Потому что богини не лгут. А она лжет, лжет непрерывно!.. Младенец ее умер не в июне, а в секстилии. Не Тиберий от нее, а она от Тиберия после этой смерти отвернулась. И не мог он писать любовные письма Випсании, своей бывшей жене, — никогда в эту ложь не поверю! Она это выдумала. Или вместе с Юлом Антонием сочинила… Она тебе врет! И при этом даже не заботится о том, чтобы не противоречить самой себе. Ты разве не заметил? Она говорит одно, а следом за этим — совсем другое. Я, говорит, никогда не спала с Гракхом. И тут же начинает описывать, как и зачем она с ним…»
Феникс смотрел на меня всё с той же улыбкой. Глупой какой-то. Иначе не могу ее назвать.
«Да, противоречит, — сказал Феникс. — Но она не врет: она сама себя обманывает и говорит то, во что верит. Она видит мир не таким, каким мы с тобой видим».
Тут я еще больше распалился: «Ты что, поверил, что она тебя любила и любит?! Она любит только себя! Свое божественное величие, которое она для себя выдумала! «Внучка Солнца»! Ты в этом сам ее убедил, воспевая в своих трагедиях!.. Отец ее — действительно великий человек. А она кто такая?.. Стареть, видишь ли, не хочет. Боги на нее во сне любуются! С мужчинами развлекается, как в баню ходит… Самовлюбленная, лживая, развратная по… — Почувствовав, что могу переусердствовать, я решил вовремя остановиться и в заключение добавил: — Она страшная женщина! Пожалуй, самая страшная из тех, кого я знаю».
А Феникс в ответ: «У разных людей разная бывает любовь… Ей такую боги послали… И она действительно страшно мучается оттого, что никто ей на эту ее любовь не может ответить… Не нашла она такого человека. Может быть, его и нет на свете…»
Улыбка на лице Феникса была не просто глупой. Она была какой-то жалкой и виноватой.
«Кого она может найти, когда всех презирает и ненавидит?! — воскликнул я. — Мужей своих. Ливию, которая всё делала и делает для того, чтобы с ней подружиться… со своей падчерицей, единственным родным ребенком своего любимого мужа… Ты мне скажи, как можно любить своего отца, преклоняться перед ним, как перед богом, и при этом ненавидеть его любимую женщину?!.. Она теперь, видишь, сама признается: зря Август позволил уехать Тиберию, мне теперь некого ненавидеть… Она теперь и его ненавидит — Августа, своего отца, которого якобы одного только любила… Врет! Она всегда любила только себя!»
