У Гракха, как и всегда, в атриуме толпилось много разного люда. И я, отыскав Феникса, отвел его в сторону.
«Я тебя почти сразу потерял, едва процессия двинулась на форум. Ты куда делся?» — спросил я. А Феникс, не отвечая на мой вопрос, восхищенно воскликнул:
«Ты видел?! Тутик, ты видел ее?!»
«Юлию имеешь в виду? — догадался я и ответил: — Я видел ее в траурной процессии. Но на форуме я ее потерял».
«Ты не заметил, что от нее исходило как бы сияние?!»
«Сияния, нет, не заметил, — признался я. — Я несколько раз оглянулся и видел, что она будто нарочно шла в стороне от других женщин…»
«Точно! — радостно перебил меня Феникс. — А мы с Гракхом шли позади нее, чтобы в любой момент, если понадобится, прийти ей на помощь… Неужто не видел, как у нее под ногами будто светилась земля?!»
Я ласково улыбнулся своему другу и промолчал. Феникс же продолжал восклицать:
«А на форуме! Видел?! Среди затаенной тысячелицей скорби, этой душераздирающей траурной музыки, трогательного лепета своего маленького сына, она… Тутик, милый! Она единственная утешала и согревала собой весь мир!»
«На форуме я ее вовсе не видел», — повторил я, так как Феникс перестал восклицать и вопросительно на меня уставился.
«А я только на нее смотрел! — воскликнул Феникс. — Она не поднялась на трибуну. Она осталась стоять рядом с Бафиллом, который играл роль ее умершего мужа. Бафилл был смертью. Она — жизнью. И смерть и жизнь стояли друг подле друга, взирая на людей и изредка обмениваясь понимающими взглядами… Все были мертвыми! Она одна излучала свет и жизнь!»
Тут Феникс снова вопросительно посмотрел на меня. Теперь уже с надеждой, что я задам ему тот вопрос, которого он от меня давно ожидает.
Но я не стал задавать ему этот вопрос.
XXII. — На следующий день, — продолжал Вардий, — в Риме справляли Виналии. Но, надо сказать, весьма целомудренно, — если такое слово вообще применимо к данному празднику. Опустились до оргий лишь заработчицы и самые разнузданные поклонники Вольгиваги. Но у Коллинских ворот, за чертой города. В Риме же было пусто и чинно.
А еще через день на Тибре было устроено состязание судов. В трех местах раздавали сырое жертвенное мясо, и народ, разводя костры, жарил и ел, поминая Агриппу, приглашая его душу присоединиться к трапезе и трижды, по обычаю, возглашая — «будь здорова, ушедшая душа» и единожды — «пусть земля тебе будет легка!».
Рассказывали, что когда утром на могиле Агриппы семья Цезаря — теперь, наконец, в полном составе, так как лишь к этому дню успели прибыть из Паннонии сыновья Ливии: Тиберий и Друз, — когда на девятый день после смерти Марка Випсания зарезали двух овец и двух «черноспинных» бычков — опять-таки, по Вергилию — и, разбросав цветы, совершив возлияния, выставили на могиле жертвенные чаши и кубки и стали приветствовать прах покойного, его тень и дух, утверждали, что из гробницы вдруг выползла большая змея, все подношения обползла и ото всех яств отведала… Но я этим рассказам не верю. Потому как уж слишком по Вергилию получается. И не думаю, чтоб змеи могли читать «Энеиду», а маны покойников о ней вспоминали.
Последние слова Вардий произнес без тени улыбки на лице. И от стены двинулся в глубь храма. А я последовал за ним.
В центре храма стояла статуя Божественного Юлия. А чуть в стороне от нее, заметно превышая ее размерами, — статуя пожизненного трибуна и проконсула, принцепса сената Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа. Она была на редкость безвкусной: в три человеческих роста, мраморная, раскрашенная на греческий манер; Август изображался в воинских доспехах, с копьем, в шлеме с красным султаном.
Словно читая мои мысли, Вардий заметил:
— Да, таким… таким помпезным его только в провинциях изображают. Насколько мне известно, он даже во время походов, перед солдатами, шлема не надевал…
Вардий умолк. А я, который до этого никогда так глубоко не проникал в храм, а лишь теснился в толпе у входа, я принялся разглядывать статую Августа и массивный жертвенник.
Но Гней Эдий скоро прервал молчание и сказал:
— Феникс взял с меня клятву, что я никогда и никому не расскажу о его четвертом и, особенно, пятом разговоре с Юлией. И до сих пор я никому не рассказывал, клятвы не нарушая… Но где теперь Юлия? Где теперь Феникс?.. А мы с тобой — на краю света. Кто нас услышит? Август?.. Смотри, как он велик и непроницаем для людской суеты, человеческих жалких мнений… Боги, конечно, услышат… Но боги и мысли наши читают.
Сделав такую преамбулу, Вардий продолжил рассказ:
XXIII. — Феникс вновь увиделся с Юлией на вторые Флоралии, то есть в самом начале мая.
Как обычно, в одном из домов Гракха Феникс и Феба готовили встречу. Гракх ждал у входа, а Юлия с Поллой прибыли в закрытых носилках. Полла была разодета, как богатая матрона, на Юлии же была темная одежда служанки.
Вошли в атриум, и Юлия, ласково приветствовав своего возлюбленного, не удалилась с ним в спальню, а велела принести два кресла и поставить их возле имплувия.
Феникс принес оба кресла; рабов в доме не было. И Феба кивнула ему головой, делая знак, что пора вернуться в прихожую. Но Юлия радостно приказала:
«Нет-нет! Сегодня не так! Сегодня Гракх с Поллой будут сторожить на улице. Феба — в прихожей. А мы с этим хотим побеседовать. Кресла — для нас».
«С этим», по всей видимости, означало — с Фениксом. Кстати сказать, Юлия с ним даже не поздоровалась, когда вошла, и ни разу на него не взглянула, словно он был не доверенный друг Гракха, а раб его или слуга.
Полла Аргентария удивленно подняла брови. Но Гракх взял ее под руку и повлек к выходу. Феба помогла госпоже разместиться в кресле и вышла в прихожую. Феникс остался стоять, потому что Юлия не предложила ему сесть.
Вардий немного помолчал и продолжил:
— Собственно, разговора как такового не было. Говорила одна Юлия, а Феникс стоял и безмолвно внимал… Без всяких предисловий Юлия объявила:
«Нас двое солнечных — мой отец Август и я, его единственная дочь. А все остальные, которые нас окружают, — обычные люди. И хотя некоторые из них мнили и мнят о себе, что тоже горят и сияют, солнца в них нет никакого. Откуда в них, темных и землеродных, быть небесному свету? Он только в отце и во мне. Когда мы на них светим, они лишь отражают наши лучи, как это делают осколки стекла или начищенные песком монетки.
Двое нас, солнечных. И нет у отца никого ближе меня, а у меня — ближе его, породившего меня Сына Юлия-Солнца, от которого я получила и солнечный свет, и царскую кровь, и, видишь, даже огненные волосы.
Мужского наследника Августу боги не дали. Потому, что он оставил мою мать и, околдованный Ливией, женился на ней. Ливия же не способна родить от солнечного света: она для этого слишком темная, злая и лживая. Нет и не будет Внука Солнца. Есть лишь его Внучка — я, Юлия!
