Мудрый и великодушный был человек — Марк Валерий Мессала Корвин, знаменитый полководец, оратор и милостью Августа префект Рима.
На том дело и завершилось. Мессала и Кальпурния случившееся долгое время держали в секрете… Мессалин разнюхал и стал клеветать на Пелигна лишь несколько лет спустя… Мотылек же скоро вообще перестал обращать внимание на Кальпурнию и принялся гоняться за новыми призраками, так что жена Мессалы чуть ли не обиделась на своего юного поклонника: дескать, только что боготворил, а ныне даже не смотрит.
Вардий сел в кресло, масленым взглядом ощупал мое лицо и спросил:
— Я, наверное, утомил тебя?
И не успел я ответить, как Вардий властно воскликнул:
— Теперь еще о Тибулле! И всё, всё, будем заканчивать! Однако сперва о Тибулле!
XII. Переведя дух после этих внезапных и резких выкриков, Гней Эдий изобразил на пухлом своем лице капризную мину и стал будто жаловаться:
— У дедов и прадедов наших почти все время уходило на военные походы, на возделывание полей и на управление делами общины — три занятия, которые только и считались достойными римлянина. Но при Юлии Цезаре войну стали вести профессиональные солдаты, поля обрабатывали пленные рабы, а то, что греки называют политикой, превратилось в борьбу за власть, в которой выигрывали лишь единицы… Образовался досуг. Этот досуг надо было чем-то заполнить.
Чем? Чернь издавна убивала время праздниками, зрелищами и пьяным разгулом. Всадники и сенаторы, освобожденные от хозяйства, избавленные от войн и выставленные вон из политики, поначалу последовали примеру низких плебеев. Но скоро опомнились и решили: так не годится, мы все-таки сенаторы и всадники, а не сволочь последняя.
За помощью обратились к Теренцию и Плавту, к Катуллу и Кальву. И те, уже умершие, им посоветовали своими сочинениями: гуляйте и пейте, но не на площадях и не на улицах, а у себя дома, в кругу друзей, под музыку и танцы; любите женщин, но не на Марсовом поле под кустом, а в спальнях, окуренных и надушенных благовониями и усыпанных цветами; не жадничайте и не скрытничайте в своих любовных утехах; о достижениях своих, словно с ростры, вещая в пирах и попойках, вместе с друзьями празднуя любовные триумфы, досадуя на размолвки и оплакивая поражения. Безделье ваше сделайте достойным бездельем. Любовь из досуга превратите в дело. Головы свои увенчайте розами и лилиями, а души украсьте тем, что Цицерон называет столичностью — учтивостью, изяществом, легкостью, остроумием. Сердца свои наполните поэзией. Воспевайте свою любовь, застольные свои экспромты отделывайте и отглаживайте, эти якобы безделки собирайте и издавайте, дабы, по слову Катулла, «они пережили столетия». А кто сочинять не способен, дружите с сочинителями, вместе с ними любите и наслаждайтесь, празднуйте и веселитесь, «ловите день», — по мысли и по образу поэтов.
И вот на Палатине и на Капитолии, на Квиринале, Виминале и Эсквилине стали возникать любовные компании, или гетерии, или фиасы — их по-разному называли. Но Корнелий Галл однажды обмолвился, Тибулл подхватил, и вслед за ними и я, и Пелигн стали называть эти сообщества амориями.
Дружеские беседы, вино и женщины составляли в амориях главное содержание жизни. Амории были чисто мужскими. «Розы рвали», как правило, порознь. Но вместе пировали, в стихах и в прозе рассказывали друзьям о своих похождениях, а кто уклонялся, тому выговаривали. Помнишь, у Катулла?
Выйди на свет, друг мой, без боязни.
К нежным девушкам, верно, в плен попал ты?
Коль язык ты держишь за зубами,
Наслаждений теряешь половину:
Болтовня всегда мила Венере.
В наше время аморий возникло уже предостаточно. Но самые известные и многочисленные группировались вокруг двух знаменитых поэтических кружков или коллегий: Гая Цильния Мецената и Валерия Мессалы Корвина. В первом, Меценатовом, было сразу несколько аморий: две или три. А у Мессалы — только одна.
И самым ярким ее членом был, без сомнения, Альбий Тибулл.
Вардий замолчал и обеими руками стал оглаживать свои рыжие кудри сначала вокруг лысины, а затем на затылке и вниз к плечам. И продолжал, погрустнев взглядом и уже не капризничая лицом:
XIII. — С Тибуллом Мотылек познакомился у Мессалы. Тибулл чаще других бывал у Марка Валерия, причем являлся не только на вечерние сборища поэтов, но чуть ли не каждое утро вместе с клиентами приходил пожелать Мессале доброго дня.
На Мотылька этот рослый и мужественный красавец не обращал внимания.
Но однажды вечером придя к Мессале, Мотылек увидел, что Тибулл сидит в атриуме на краешке имплувия и плачет, ничуть не скрывая своих слез и даже не смахивая их со своего прекрасного и словно окаменевшего теперь лица.
Поэты уже собрались и возлежали в триклинии. Тибулл же к ним не присоединялся.
Мотылек сел рядом с Тибуллом и тоже заплакал. О чем? Он ни тогда, ни позже не мог объяснить.
Тибулл скорбел о безвременной кончине Корнелия Галла, префекта Египта, которого Август обвинил в предательстве и который покончил с собой. Тибулла только что известили об этом трагическом событии, и он оплакивал своего учителя и друга. Но Мотылек о гибели Галла ничего не слышал. С чего же заплакал? — «Не знаю, — говорил. — Увидел плачущего Тибулла, и слезы сами навернулись мне на глаза».
Так они молча плакали, друг на друга не глядя. Пока не вышел Мессала и, с опаской покосившись на Мотылька, дескать, не в урочный час пожаловал, тихо и нежно позвал Тибулла:
«Пойдем, Альбий. Мы ждем тебя. Помянем несчастного».
А тот покачал головой и ответил:
«Нет, спасибо. Пойду домой. Юноша меня проводит. Вместе поплачем по дороге».
Вместе вышли из дома Мессалы, спустились с Палатина, прошли вдоль Большого цирка, миновали общественный пруд и по северному склону поднялись на Авентин, — Тибулл жил неподалеку от храма Луны. Ни слова не произнесли, но плакать перестали…
Галл, он тебе наследником был. И Парка скупая
Времени мне не дала дружбу с Тибуллом свести,
— позже напишет Пелигн…
Дружбы, возможно, и не было. Но с той поры Мотылек стал часто бывать в амории Тибулла. Амория эта собиралась не у Мессалы, а либо в доме Корнута, на Велийском холме, на той улице, которая ведет от форума на вершину и вдоль которой располагаются фруктовые лавки; либо на Целии, у поэта Эмилия Макра, который писал о птицах и целебных травах. Мотылек был у них виночерпием.
Вардий перестал оглаживать волосы, вдруг просиял лицом, выскочил из кресла и, повернувшись ко мне, стал говорить, вернее, выкрикивать:
XIV. — Тибулл! Альбий Тибулл! Воин Тибулл! В двадцать два года сражался в Галлии под руководством Валерия Мессалы. В двадцать три года с ним же воевал в Испании. В двадцать четыре года с Мессалой отправился в Сирию. Но тяжело заболел на Керкире, с трудом оправился от болезни, в Сирию не поехал и… стал поэтом! Многие считали, что болезнь перевернула ему душу, отвратила от военного дела и заставила писать стихи.
