Такое вот творение природы, как бы выразились твои натурфилософы.
Когда мы поближе подошли к дубу, на его нижнем, едином стволе я увидел несколько круглых наростов. В наростах были сделаны прорези, и в этих прорезях я увидал – представь себе! – засохшие отрезанные уши различных животных: насколько я мог определить, оленьи, коровьи, волчьи или собачьи и пара – ослиных.
«Чего таращишься?! – сурово спросил Рыбак, заметив, что я разглядываю эту выставку. – Здесь надо не глаза выпучивать, а уши вытягивать и напрягать. Когда научишься правильно слушать, услышишь наконец свой истинный голос, Луций Заика».
Я сделал вид, что обиделся, и сказал:
«Я и т-т-так его с-слышу».
«Если бы слышал, не заикался бы. Неужели не ясно?» – грустно возразил гельвет.
Я решил пожать плечами и принялся разглядывать разноцветные ленты, привязанные к нижним ветвям. А потом сказал:
«Я понял. Надо слышать, как слышат животные».
А Рыбак в ответ:
«Надо, прежде всего, услышать свою собственную глупость».
«Как это?» – спросил я.
Мой спутник некоторое время хранил молчание. Затем объяснил:
«Люди считают себя умнее животных и тем более умнее деревьев. Но люди так мало живут. Что они могут узнать за свою мгновенную жизнь? А этот вот дуб чувствует, слышит и видит уже тысячу лет».
Я подумал: тысяча лет этому дубу, пожалуй, не наберется.
А Рыбак грустно вздохнул и сказал:
«Вот я и говорю: сначала надо собственную глупость услышать».
И замолчал. Надолго, словно изваяние замерев перед дубом.
Скоро мне надоело созерцать дуб, и я спросил:
«Ну и какие жертвы мы здесь будем приносить?»
«Жертвы?! Богам аннуина?! – удивленно воскликнул Рыбак. – Не болтай глупостей!.. Я просто представил тебя Таранису».
И забормотал что-то обиженное на своем непонятном наречии. А потом махнул рукой, успокоился и сказал на корявой латыни:
«Великих богов аннуина невозможно даже помыслить. Хотя люди насочиняли про них разные сказки… Для человека – боги краннона. Им можно строить храмы, ставить статуи, приносить жертвы… Сила и знание из аннуина приходят. И наши, земные боги, когда-то там были задуманы. Но живущему в кранноне узнать, что такое аннуин и как там всё устроено, совершенно невероятно. Для этого надо освободиться не только от тела, но и от души».
Вот так-то, милый Луций. Вроде бы совсем недавно подробно описывал мне аннуин, Тараниса и Росмерту, блаженство умерших героев. И вдруг все свои описания объявил «сказками и глупостью».
Я подумал, что пришло время рассердиться на Рыбака или как-то выразить свое раздражение.
(5) Но только я собрался выполнить свое намерение, как вдруг почувствовал, что листья на дубе зашевелились и задрожали, и тут же услышал их шелест и скрип веток. Говорю «почувствовал» и «услышал», ибо видеть я не имел никакой возможности: все листья и ветки на дубе, так сказать, зрительно пребывали в абсолютной неподвижности. Не было в природе ни ветерка, ни даже слабого дуновения. Но шелест и скрип возрастали, и я всё острее чувствовал, как вздрагивают и дрожат листья.
«Услышал, наконец?» – вдруг тихо спросил Рыбак.
«Ничего я не услышал», – зачем-то соврал я и сделал обиженное лицо. И тут же перестал слышать звуки.
«Врешь! – усмехнулся гельвет. – Не только услышал. Но и почувствовал».
Я упрямо затряс головой. И листья перестали дрожать.
«Ну, тогда пошли. Орел ждать не любит», – сказал Рыбак и, не дожидаясь моего ответа, повернулся и стал уходить с поляны.
Я следом поплелся вниз.
(6) Около часа мы молча спускались.
Мне захотелось прервать молчание, и я сказал:
«Послушай, Рыбак. Если про аннуин ничего сказать невозможно, значит, мой отец…»
Рыбак не позволил сформулировать мою мысль до конца.
«Не смей называть меня Рыбаком!» – сердито прервал он меня.
«Но ты же сам велел…»
А Рыбак, снова прервав:
«Запомни! Рыбу ловит лебедь. Он мне показывает, где бросать сеть. Я забрасываю. Настоящие рыбаки сами знают, где надо ловить. Я не знаю».
«А кто ты, если не Рыбак?» – через некоторое время спросил я.
«Какая тебе разница?! – ворчливо ответил мой спутник. – Я был судьей. А до этого – кузнецом. А еще раньше – плотником… Боги сами решают, чем мне заниматься… Два года назад назначили меня рыбаком и дали в помощники лебедя».
«А как тогда… Как мне теперь тебя называть?» – немного спустя уточнил я свой вопрос.
Гельвет так опешил, что остановился посреди леса.
«А зачем меня как-то называть?! – воскликнул он. – Ты что, от этого заикаться перестанешь?… Ну, если приспичит, называй меня Доктором. Врачом я тоже когда-то был».
И зашагал по тропинке, на меня не оборачиваясь.
И лишь когда часа через два мы выбрались из леса и пошли вдоль дальних гельветских полей, наставник мой участливо ко мне обернулся и доверительно сообщил:
«Сейчас мне только одно известно. Корни твоей беды таятся в тумане… Туману тебя надо представить. Неужели не ясно?»
Мне, разумеется, не было ясно. Но я на всякий случай кивнул головой. А гельвет сказал:
«Больше не смей приходить в деревню. Я сам за тобой зайду».
XVI. Дней семь я ждал, пока он за мной зайдет.
Потом стал прогуливаться в сторону деревни, надеясь, что Рыбак встретится мне по пути. (Хотя он запретил мне называть себя Рыбаком, с твоего позволения, Луций, я буду по-прежнему его так именовать, дабы не вносить путаницы в мои воспоминания об этом человеке). Не доходя несколько стадий до деревни, я разворачивался и шел назад к Новиодуну.
Так я прогуливался семь или восемь дней. И, клянусь ласковой улыбкой Фортуны, всякий раз озеро было покрыто туманом, разной плотности и глубины.
Рыбака я ни разу не встретил.
Потом наступили солнечные и пронзительно ясные дни, – то есть солнечные лучи так ярко и далеко пронизывали озеро, что становились видны деревья и даже большие кусты на противоположном, аллоброгском берегу Лемана.
Тут я перестал прогуливаться в сторону деревни и ожидать Рыбака.
И вдруг рано утром Диад, раб Коризия, нашего хозяина, взбегает по лестнице на второй этаж – Лусена в это время внизу готовила завтрак, – подмигивает мне и шепчет: «Орел не любит ждать».
«Что такое?!» – Я вздрогнул от неожиданности.
А Диад, подмигивая и гримасничая:
«Какой-то гельвет только что постучал в лавку. И велел сказать молодому господину, что орел не любит ждать. Он дал мне монетку и велел в точности передать эти дурацкие слова».
