Я обернулся и увидел перед собой Арминия, в окружении многочисленной свиты, в которой были не только германцы, но и несколько римлян – судя по их одеяниям, один войсковой трибун и два римских торговца.
«Кто ты, малыш?» – повторил вопрос Арминий, теперь уже ко мне обращаясь, нагнувшись ко мне с высоты своего варварского роста, рукой взяв за подбородок и почти умильно заглядывая мне в глаза.
Караульный солдат наконец нашелся с ответом и отрапортовал:
«Это сын римского турмариона. Только что прибыли из Испании. Имени его я не знаю».
Арминий вдруг так сильно стиснул мне челюсть своей мощной рукой, что я не удержался и вскрикнул от боли. И тут же Арминий брезгливо отдернул руку, будто случайно дотронулся до птичьего помета.
«Фу, какой изнеженный», – укоризненно произнес великолепный германец и пошел своей дорогой.
А я долго потом не мог отделаться от двух ощущений: от отпечатка боли в нижней челюсти, хотя сама челюсть довольно быстро перестала болеть, и от впечатления, которое произвели на меня волшебные глаза Арминия: только что они были тихими и нежными – и в сущее мгновение стали огненными и злыми. Причем я настаиваю: мгновенно изменился не взгляд Арминия, как это бывает у многих людей, а сами глаза прекрасного германца преобразились, словно поменяли свое естество.
Ну, это, так сказать, личное воспоминание.
И позволь мне продолжить мой краткий исторический обзор.
IX. Как я уже докладывал, отец Арминия, Зигмер, по повелению Августа, уступил руководство херусками своему младшему сыну (Флав был старшим), удалился в родовую усадьбу, где пре-156
дался охоте и пирам и, как бы выразились твои возлюбленные греки, совершенно оставил политику.
(2) Но брат его, Ингвиомер, дядя Арминия, в политике остался. Он издавна пользовался большим уважением у римлян, германцы его почитали и побаивались. А посему Арминий поставил Ингвиомера, дядю своего, надзирать над хаттами – воинственным и многочисленным племенем. Некогда хатты контролировали долину Лана, жили на берегах Рейна, откуда не раз вторгались в Галлию. Но Друз оттеснил их от Рейна и велел им переселиться в ту область, которую до этого занимали сугамбры. Там они теперь обитали, к югу от херусков, и главным их городом был Маттий, расположенный неподалеку от реки Адраны.
(3) Другой херускский князь, Сегимер, был поставлен Арминием следить за марсами. Марсы – малочисленнее хаттов и херусков, но строптивости и драчливости им не занимать. В наши времена они обитали к юго-западу от херусков и контролировали левый берег реки Лупии. Как раз в их землях и находился город Ализон, возле которого расположились летние лагеря римских легионов.
(4) У Сегимера был брат, которого звали Сегест. Этот германец, после Арминия, пользовался, пожалуй, наибольшим доверием римлян. Из рук самого божественного Августа он еще в пятьдесят девятом году, перед третьим германским походом Тиберия, получил римское гражданство. Сегест был верным и преданным другом римского народа, мудрым и справедливым предводителем, выделялся ростом и осанкой даже среди рослых и осанистых германцев.
В шестьдесят первом году Арминий доверил Сегесту надзор за бруктерами. Бруктеры жили на правом берегу Лупии и контролировали долину реки Амизии, которая берет свое начало неподалеку от Ализона, течет на северо-запад, а потом строго на север – к Океану.
Как рассказывают знающие люди, в отношении к Сегесту Арминий был особенно и как бы подчеркнуто уважителен. Но в нашем, шестьдесят втором, году между этими руководящими херусками случилась размолвка. И вот по какой причине.
X. У Сегеста была дочь – Туснельда. Она была влюблена в Арминия, и в самом начале шестьдесят второго года – еще до того, как три легиона Вара прибыли в летние лагеря под Ализоном – Арминий сделал Туснельду своей женой.
Но как! – Тайно, без ведома отца ее, Сегеста, под кровом ночи во главе конного отряда Арминий похитил девицу, доставил к себе в усадьбу и в тот же день сочетался с ней браком по германским обычаям.
Рассказывают, что невозмутимый Сегест на целый день лишился дара речи, на следующий день, обычно величавый и торжественный, метался по дому и в ярости бил своих слуг и в саду ломал ветки деревьев. На третий день велел седлать коня и отправился в усадьбу Арминия.
Там между тестем и зятем состоялся оживленный разговор. Причем, как подчеркивают историки, Сегест говорил оскорбленно и грозно, Арминий же – тихо и почтительно, с обожанием глядя на Сегеста.
«Как ты посмел похитить мою дочь?» – спрашивал Сегест.
«Я следовал древнему германскому обычаю, которого придерживаются и который почитают все благочестивые херуски», – отвечал Арминий.
«Ты что, негодник, не знал, что дочь моя обещана другому человеку?» – спрашивал Сегест.
«Солнцем клянусь, не знал, – ответствовал Арминий. – Но даже если б и знал… Прекрасная Туснельда давно уже любит меня. И ты, мудрейший и справедливейший из херускских вождей, добрейший человек и нежнейший отец, неужто ты, Сегест, не желаешь счастья своей дочери и не можешь доставить сладкой радости человеку, который с детства любит и почитает тебя не менее божественного Августа?!
«А меня, отца Туснельды, ты не мог спросить, прежде чем отважиться на низкий свой шаг?!» – восклицал Сегест. Арминий же отвечал ему:
«Милый и желанный мой тесть, мы с дочерью твоей, возлюбленной моей и женой, хотели неожиданно обрадовать тебя, и скоро подарим тебе прекрасного внука, матерью которого будет прелестная и добродетельная Туснельда, отцом же – владетельный Арминий, сын Зигмера, милостью великого Августа предводитель германских племен от Рейна до Альбиса! Что может тут быть негодного и низкого?!»
«Цветасто говорить тебя научили римляне, – возразил Сегест. – А кто, Арминий, научил тебя подлости?»
«С радостью принимаю от тебя любые упреки! – тихо и восторженно ответил ему Арминий. – Ибо, волей всемогущих богов, отныне – ты мой тесть. Ты мне теперь – роднее отца. И каждое слово твое – радость и урок для меня, твоего любящего зятя».
Так повествуют некоторые историки. И прибавляют, что зять отныне стал ненавистен тестю, и «то, что у живущих в согласии скрепляет узы любви, у них, исполненных неприязни друг к другу, возбуждало взаимное озлобление».
Подчеркну: неприязнь и озлобление проявлял лишь Сегест по отношению к Арминию. Последний же безропотно сносил все гневные и оскорбительные слова в свой адрес, чем вызывал громкое одобрение среди германской молодежи и молчаливое сочувствие владетельных князей и угрюмых старейшин.
(2) Когда в начале лета в Ализон прибыл со своими легионами Публий Квинтилий Вар, Сегест не удержался и, представ перед наместником обеих Германий, заявил о своем желании возбудить против Арминия судебный процесс. Но Вар ему так ответил:
«Два преданных друга Рима и знаменитых князя Германии не могут поделить между собой дочь и жену? Ты ищешь позора на свою почтенную голову? Ты хочешь обрадовать своих завистников и бросить лакомую кость низкой черни, чтобы она на каждом перекрестке зубоскалила против тебя, против Арминия, против римского руководства? Послушай, Сегест, ты, может быть, желаешь вызвать в Германии беспорядки, подтолкнуть знатные роды к распре друг с другом? Скажи честно, чего ты добиваешься этой глупой и, я бы сказал, провокационной своей затеей?»
