— Вот видишь! — радостно воскликнул Пилат. — А ты удивляешься!
— Я не привязанности к капусте твоего повара удивляюсь, — ответил Максим. — Я несколько удивлен, что ты угощаешь меня капустой на завтрак. Я ведь не в первый раз с тобой завтракаю, и мне прекрасно известны твои утренние меню.
— Да, сегодня совершенно особенное меню! — радостно откликнулся Пилат. — Насколько я понимаю, капуста приготовлена по рецепту Катона Старшего. Листья высушены и политы подслащенным уксусом. К кушанью прибавлены сухая мята, рута, толченый кишнец и ароматическая соль… Начни с капусты, Максим. Эпикур утверждает, что это блюдо надо есть утром, и непременно натощак. Оно оздоровляет желудок, устраняет резь в глазах, а также излечивает меланхолию, сердцебиение, болезни печени и легких… И что-то еще исцеляет, что Эпикур перечислял мне, да я запамятовал.
— Немудрено запамятовать, когда ты перечислил почти все болезни, — сказал Максим и попытался улыбнуться.
— Не все, не все! — торопливо воскликнул Пилат и продолжил: — Я о спазмах в кишечнике и о тяжести в желудке не помянул. И вот, как раз для этих бедствий Эпикур приготовил нам улиток. Они черные, потому что их сперва варили в воде, затем жарили на угольях и только потом залили косским вином… Ты ведь любишь белое косское вино, Корнелий?
— Мне больше по душе красное хиосское. Но утром, как ты знаешь, я никогда не пью вина. И ты никогда не пьешь вина за завтраком, Луций.
— Но красное хиосское с такими улитками не совместимо! — испуганно воскликнул и наморщил лоб Пилат. — А белое хиосское очень грубое на вкус. Мы его не держим.
— Белое хиосское мне тоже не нравится, — заметил Максим, и только теперь на лице у него получилась улыбка, но какая-то вялая и усталая.
— Но я ведь не прошу тебя пить вино! Попробуй только улиток… И обязательно отведай бульон из старого петуха. Эпикур утверждает, что этого петуха он специально выписал из Галлии. Видишь, даже горшок, в который налит бульон, имеет на себе галльский орнамент… Горшок точно из Галлии! Клянусь Дедалом! Или кем там еще клянутся горшечники?
— А старый петух от чего лечит? — спросил Максим.
— От очень многих болезней. Но прежде всего от переутомления и головной боли, — ответил Пилат.
Максим перестал улыбаться, некоторое время молча разглядывал подбородок префекта Иудеи, а затем отвел взгляд в сторону и, глядя на смоковницу, на которой по-прежнему сидели голуби, тихо спросил:
— А откуда ты знаешь, что у меня в последнее время часто болит голова?
— У тебя не только голова болит, Максим. У тебя также часто возникает резь в глазах, и желудок у тебя пошаливает… Ты слишком много работаешь, Корнелий, и совсем не бережешь свое здоровье.
Корнелий Максим еще внимательнее стал разглядывать смоковницу и голубей. А потом сказал:
— Поразительно! Я давно не виделся с Эпикуром. Вчера только накоротке переговорил с ним: спросил, как он доехал, когда ожидать тебя…
— Он брал тебя за руку? — быстро спросил Пилат.
— Насколько я помню, нет, не брал.
— Значит, по глазам определил. А сегодня утром, узнав, что я жду тебя на завтрак, перечислил твои недомогания и объявил меню. Он ведь, как ты знаешь, редко интересуется моим мнением. Самовластно предписывает кушанья. Одним словом, диктатор.
Максим отвернулся от голубей и стал смотреть на лоб Пилата.
— Насколько я понимаю, ты сам наделил его этими чрезвычайными полномочиями.
— Наделил. Наделил на свою голову… Он ведь у меня не только повар. Он еще и врач. И это сочетание меня более чем устраивает.
— Да, повар у тебя замечательный, — вздохнул Максим. А Пилат прищурился, цепко и остро глянул в глаза своему собеседнику и произнес почти угрожающе:
— Все люди, которые меня окружают, по-своему замечательны. Таково мое правило.
Максим согласно кивнул и стал разглядывать ногти на своих руках.
— Так с чего начнем? С капусты или с улиток? — спросил Пилат.
— С чего прикажешь, с того и начнем, — покорно ответил Максим.
Пилат хмыкнул, положил на маленькую фарфоровую тарелочку капустный лист, поверх него — несколько улиток, всё это полил винным соусом и принялся сворачивать лист.
— Я почти не сомневаюсь… — начал и тут же остановился Максим, продолжая разглядывать свои ногти.
— В чем не сомневаешься? — строго спросил Пилат.
— Я почти не сомневаюсь, что наш разговор обещает быть гастрономическим.
Пилат вздрогнул и уронил на тарелочку капустный лист с завернутыми в него улитками, которые уже собирался поднести ко рту.
— Поразительно! — в изумлении воскликнул он. — Твоя интуиция меня убивает!.. Даже в таких мелочах!..
Максим пододвинул к себе широкую чашу из непрозрачной мирры, взял серебряный черпак и из галльского горшка зачерпнул немного бульона.
— Я, пожалуй, с бульона начну. Из всех моих болячек в последнее время меня больше всего голова беспокоит.
— Гениальная голова!.. Страшный человек! — продолжал восклицать Пилат.
Максим взял ложку и стал аккуратными глотками пить из нее бульон, прикрыв глаза и сильно наморщив лоб.
— Ты, как всегда, преувеличиваешь мои способности… Ты слишком высокого обо мне мнения… Тем более, мне бы хотелось оправдать твое доверие… И одной интуиции здесь недостаточно. Нужны детали. Чем больше деталей, тем полнее будет наш с тобой совместный анализ.
— Да, я очень рассчитываю на твою помощь. Я потому и не стал тебе вчера ни о чем рассказывать, чтобы, так сказать, на свежую голову… Я видел, что ты недоволен…
— У тебя были плохие гаруспиции? — перебил Максим, отхлебывая из ложки.
— Ты и это знаешь?.. Да, накануне моего отъезда из Кесарии я велел принести жертву. Животное хорошо шло к алтарю. Его удачно зарезали. Но печень жрецу не понравилась. «Враждебная» ее часть была намного лучше развита, чем «дружественная»: сосуды в ней были богаче и щель намного изящнее. Головка печени была заметно раздвоена, что, как ты знаешь, означает внутренние раздоры. Неблагоприятным было и «подношение внутренностей».
— А каким образом неблагоприятным? — быстро спросил Максим.
— Я плохо разбираюсь в этих тонкостях. Но жрец объявил, что сожжение на алтаре тоже свидетельствовало о борьбе двух сил.
— А как тебе сообщили о встрече? — спросил Максим.
— Не спеши. Ты сам просил подробно и с деталями. Ну, так дай мне закончить с предзнаменованиями.
— Прости.
— Гаруспициями дело не окончилось. На следующее утро я проснулся от крика Клавдии. Она кричала во сне. Я разбудил жену, успокоил ее. И она мне сначала ни о чем не хотела рассказывать. А когда я уже уезжал и Клавдия вышла меня провожать, она вдруг сказала мне, что видела очень плохой сон. Там казнили какого-то человека, которого ни в коем случае нельзя было казнить. Так она мне объяснила.
