— Нет, нет. Сейчас возражу, — испуганно пообещал Фамах и еще боязливее покосился на Руввима, а потом склонился над записями и виновато заговорил: — Наверное, можно возразить, что Иисус лечил не только влиятельных и состоятельных, но многих простых тоже исцелил, и сделал это совершенно бескорыстно. Онмногих нищих лечил. Призвал мытаря Левия Матфея и некоторых его товарищей. И правду сказать, это призвание отдалило от Учителя нескольких фарисеев и книжников, которые до этого постоянно за Ним ходили…
— Отдалило от кого? — радостно прищурился Руввим.
— От Иисуса, разве я не сказал? — растерялся Фамах.
— Ты сказал: «от Учителя»! — ласково ответил ему Руввим. — И я прошу занести в протокол, что полномочный представитель школы Гиллеля на нашем рабочем совещании в присутствии — раз, два… — в присутствии четырех свидетелей назвал этого проходимца и лжепророка…
— Не надо! — в ужасе воскликнул бедный Фамах. — Прости меня, товарищ Руввим! Я оговорился!
— Ну, зачем «оговорился», — еще ласковее поправил его Руввим, с искренней любовью глядя на Фамаха. — Ты целый год был преданным учеником Назарея. Ты следовал за ним повсюду, локтями отталкивая других ваших сообщников. И жадно ловил каждое его богохульное слово…
— Такое у меня было задание! — в ужасе выкрикнул Фамах. А Руввим посмотрел на него почти с обожанием.
— У тебя было задание следить за Назареем и доносить нам о каждом его преступлении, — уточнил председатель контрольной комиссии. — А ты не только за целый год не прислал ни одного отчета, но на каждом углу повторял его грязные проповеди. Ты очень скоро возомнил себя учеником Назарея, а его — своим учителем. Мне даже рассказывали про тебя, что ты очень хотел пойти в это… как они называют?.. ну да, в посольство, чтобы самому бесовской силой исцелять и клеветать на Закон и на партию…
— Не надо! — взмолился Фамах. — Это не так… Я потом исправился, вы же видели! Я первым стал обличать… этого Назарея!
— Когда он тебя сам отстранил, тогда ты, естественно, дождался нас и кинулся обличать обидчика, — сказал Руввим и посмотрел на Фамаха уже без улыбки и так, словно впервые увидел его, возмутился его греховности и тотчас решил разорвать его взглядом на кусочки, словно клещами.
Молчание воцарилось за столом.
— Так что мне заносить в протокол? Я не понял, — признался согласитель Матфания.
Руввим загадочно улыбнулся и пожал плечами. Ариэль же поднялся со стула, прошелся по комнате, а потом встал за спиной у Фамаха и, обняв его за плечи, стал гладить его по голове, как мать гладит испуганного ребенка.
— Так что мне занести в протокол? — уже почти сердито вопросил Матфания.
— В протокол? — задумчиво переспросил аристократ Ариэль, потом вернулся к своему стулу, аккуратно опустился на него, придерживая и оправляя бело-голубые кисти на талифе, и сказал:
— Запиши следующее: я, Ариэль, полномочный представитель школы приснопамятного Гиллеля, считаю Иисуса из Назарета не просто Учителем, а Великим Учителем. И эти два слова прошу записать с большой буквы!
Тут нечто странное случилось с лицом товарища Руввима: рот его продолжал простодушно и радостно улыбаться, а взгляд уподобился раскаленным щипцам, которыми Руввим вцепился в переносицу бедному Ариэлю.
— Ты называешь Великим Учителем того, кто попирает Священный Закон, клевещет на партию?! — испуганно воскликнул председатель контрольной комиссии.
Ариэль рукой заслонился от раскаленного взгляда, поморщился, словно от боли, и беспечно произнес:
— А ты докажи сперва, что он нарушает Закон.
— Читай, Закхур! — тяжело выдохнул Руввим. — Читай о нарушениях Закона.
— Он много раз нарушал. И разные были нарушения. О каких свидетельствовать? — смиренно спросил «горбатый» фарисей.
— Читай о том, как он прощал грехи, и особенно о нарушениях субботы, — велел Руввим.
— В первый раз он заявил о том, что прощает грехи блуднице, которую товарищ Симеон из Магдалы специально пригласил на трапезу, чтобы испытать Назарея. И товарищ Симеон тут же отправился в Иерусалим, чтобы доложить комиссии о происшедшем безобразии. Второй раз он объявил о прощении грехов расслабленному человеку в Капернауме. И об этом случае нам сталоизвестно из доклада… с вашего позволения, уточню… из доклада товарища Иакова из Хоразина.
— Так, — удовлетворенно кивнул головой Руввим. Ариэль же спросил:
— Разве не учит нас Закон, что всякая болезнь постигает человека как наказание за его прегрешения перед Господом? И если человек от болезни исцеляется, то, стало быть, Господь смилостивился над ним и простил ему грехи.
— Господь простил! — улыбнулся Руввим и дружелюбно посмотрел на Ариэля. — Но я ни разу не слышал, чтобы наши правоверные целители, освобождая человека от болезни, объявляли ему и народу, что грехи ему прощаются и уже прощены.
— Ну, они — скромные и деликатные люди, — ответно улыбнулся Ариэль. — А наш Иисус из Назарета, видимо, не очень скромный человек… Но это не дает нам никакого права обвинять его в нарушении Закона.
— А издевательство над правилами святой субботы ты тоже не захочешь признать нарушением Закона? — еще приветливее улыбнувшись, поинтересовался Руввим.
— Давай посмотрим, были ли нарушения, а тем более издевательства.
— Давай, Закхур, — приказал Руввим и посмотрел на своего соседа холодно и свирепо. А тот принялся докладывать:
— Пять нарушений. Первое: в субботу в капернаумской синагоге изгнал беса из Иуды Иаковлева, прозванного Фаддеем. Но никакой работы не совершал, изгонял только словом. Второе: в субботу в Иерусалиме, в Вифезде, возле Овечьих ворот, исцелил паралитика и заставил его совершить работу — носить свою постель. Третье: в субботу возле Капернаума некоторые из сообщников Назарея, именуемые посланниками — к сожалению, у меня нет информации, кто именно из них, — некоторые из них, идя вдоль поля, срывали колосья, растирали их руками и ели. То есть с точки зрения Закона совершили пятикратное преступление перед субботой. Они шли и передвигались на большое расстояние, чего нельзя делать в субботу. Они срывали колосья и, стало быть, жали. Растирая колосья руками, они их молотили. Отделяя мякину от зерна, они веяли. И наконец, они готовили себе пищу, что строжайше запрещено Законом. Когда же товарищ Фамах сделал Назарею замечание…
— Я первым стал обличать его! — вдруг почти закричал робкий фарисей, сидевший справа от Ариэля, умоляюще глядя на Руввима. — И Закхур… простите, товарищ Закхур докладывает вам по моим записям и по моему донесению!
Руввим презрительно посмотрел на него, но тотчас растянул рот в добродушной улыбке:
— Успокойся! С этого момента у нас нет к тебе никаких претензий. Правда, — тут Руввим лукаво покосился на Матфанию, — я сам велел ему приступить к испытанию Назарея и даже вопросы продиктовал…
— Мне можно продолжать? — смиренно спросил Закхур.
