— Он немного не так выразился, — отвечал испуганный фарисей, сидевший на стороне Ариэля.
— А как Назарей выразился? Ты не можешь уточнить, Фамах? — спросил товарищ Матфания.
— Могу. У меня записано. Он сказал: «Разрушьте Храм сей, и я в три дня воздвигну его».
— А разве это не одно и то же? — по-детски удивился Руввим.
— Нет, не одно и то же, — возразил Ариэль. — Иисус не вызывался сам разрушать Храма. Он сказал, что, если люди его разрушат, он в три дня восстановит его.
— В три дня восстановить то, что строится со времен Ирода и до сих пор не достроено!.. Разве это не бред, товарищи? К тому же самую мысль о разрушении священного Храма можно квалифицировать как святотатственную, — заметил Руввим.
— Я не буду комментировать это заявление Иисуса, — сказал Ариэль. — Я лишь хочу подчеркнуть, что Иисус из Назарета не призывал к разрушению Храма, как теперь пытаются истолковать его слова некоторые товарищи.
— Записано, — объявил Матфания. — Переходим к следующему эпизоду.
— Нет, не переходим, — устало, но твердо и властно возразил Ариэль. — На той же Пасхе Иисус выгнал из Храма торговцев и менял. И это его действие, напоминаю вам, получило тогда высокую оценку партии, а в школе Шаммая еще более высокую, чем в нашей школе. Сам учитель Левий Мегатавел с удовлетворением высказался, что вот, дескать, никто из праведных людей не решился, а какой-то безвестный галилеянин возмутился и сделал доброе дело, очистив Храм от суетной скверны. «Доброе дело сделал» — я хорошо запомнил слова товарища Левия.
— Ну, раз ты вспомнил об этом, — сказал Руввим, — я тоже кое о чем вспомню. Ваша школа направила тогда к Назарею Никодима, члена синедриона. И он отправился к нему темной ночью, чтобы никто из товарищей не знал об этом посещении.
— Никодим отправился к Иисусу по собственной воле, а не по поручению школы. К тому же Никодим уже давно не принадлежит к школе Гиллеля.
— Давно?! Клянусь Храмом, он ушел от вас с того самого момента, как встретился с Назареем и поговорил с ним! — как ребенок, обрадовался Руввим.
— Пусть будет так. Хотя это не совсем так, — спокойно согласился Ариэль.
— А Фамах, наш любимый товарищ Фамах, который сейчас здесь присутствует, он тоже по собственной воле пошел за Назареем? — продолжал радоваться и расспрашивать Руввим.
— Нет, Фамах был отправлен за Иисусом по поручению школы, — сказал Ариэль.
— А Ингал, который теперь ходит среди учеников Назарея, тоже был вами отправлен?
— Да, мы попросили его помочь Фамаху, и они вместе ушли за Иисусом. И Фамах с честью выполнил поручение и, как ты помнишь, очень помогал нам в Галилее, когда мы с тобой принялись за расследование. А Ингал… Да, он перешел на сторону Иисуса и от партии отдалился, — сказал Ариэль.
— Наш язык — богатейший язык в мире. И в нем есть более точные и красочные слова, такие как «изменил», «продал», «предал»… Почему ты их не используешь, Ариэль? — почти нежно спросил Руввим, но глаза его так яростно вцепились в лицо Ариэля, что тот инстинктивным движением поправил мешочки у себя на висках, словно его собеседник сдернул их в сторону.
— Можно, наверное, и эти слова использовать, если жестко смотреть на вещи, — спокойно и грустно ответил Ариэль.
— Товарищи! Я вас прошу… Я вас очень прошу… — сказал Матфания, впрочем, без всякого выражения и что-то старательно вписывая в одну из восковых табличек.
— А как иначе ты предлагаешь смотреть? — удивился Руввим, — если среди учеников Назарея таких, которые постоянно за ним следуют, я насчитал пять, нет, шесть фарисеев и книжников, которые либо принадлежали вашей школе, либо ей сочувствовали. И двое из ближайших учеников Назарея, из тех, кого они сами называют посланниками, двое, говорю, до своего предательства воспитывались в школе Гиллеля. Я имею в виду Иуду, сына Иакова из Хоразина, и Иакова, сына Зеведея из Капернаума.
— Тут ты ошибся, Руввим, — сказал Ариэль. — Иуда из Хоразина, прозванный Фаддеем, воспитывался в школе Шаммая. Отец его, Иаков, один из ревностных сторонников вашей школы.
— Ну, хорошо, одного богохульника я прощаю тебе, — усмехнулся Руввим.
— Я могу записать, что большинство ренегатов принадлежат к школе Гиллеля? — спросил Матфания.
— Можешь, потому что это правда. А правду никогда не скроешь, — сказал Ариэль.
— А я, со своей стороны, попрошу тебя, Матфания, чтобы ты не записывал этой формулировки. Ибо Господь милостив, и с каждым может случиться несчастье, — сказал Руввим.
— Я уже записал. Но, хорошо, сотру, — сказал Матфания и принялся тереть табличку широкой стороной металлической палочки.
— Премного вам благодарен за понимание и милосердие, — печально улыбнулся Ариэль. — Но возьму на себя смелость подчеркнуть, что наша школа, школа великого Гиллеля, всегда с большим вниманием относилась к различным новым веяниям и чаяниям в народе…
— У меня тут записано, — проговорил Матфания, как бы не замечая, что прерывает Ариэля, — «донесение Заттуя», товарища Заттуя. О чем говорилось в этом донесении?
Руввим лишь покосился в сторону своего товарища по школе, и смиренный фарисей сразу стал докладывать:
— Товарищ Заттуй пришел в Иерусалим, предстал перед главным учителем, товарищем Левием Мегатавелом, и донес, что в Назарете объявился новый лжепророк — Иисус, сын плотника Иосифа и Марии, дочери Еликаима и Анны. Его в Назарете все знают с детства. Но ни в детстве, ни в юности, ни потом он ничем от других людей не отличался. А тут вдруг явился в городскую синагогу в день субботний, потребовал книгу пророка Исайи и, прочтя из нее, объявил, что это о нем, об Иисусе, сыне Иосифа, пророчествовал великий Исайя и что он, Иисус, дескать, и есть Божий посланник и Мессия. А когда народ возмутился, выгнал его из города и хотел сбросить со скалы, Иисус таинственным образом ускользнул от них и скрылся.
— Заттуй — наш человек в Назарете, — стал комментировать Руввим. — Он — преданный и испытанный товарищ и всегда сотрудничал с контрольной комиссией. Он первым из галилейских товарищей доложил о Назарее и сначала явился ко мне как к главному контролеру, а я повел его к товарищу Левию, который попросил его написать письменный отчет о прошлом этого самого Иисуса и о его богохульных высказываниях в синагоге. Отчет этот хранится в нашей комиссии, и, если нужно, мы можем его представить рабочей группе.
— Представите, если будет нужно, — кивнул головой Матфания и вопросительно посмотрел на Ариэля. А тот устало продолжил фразу, на которой его прервали:
— Наша школа, как я пытался объяснить, всегда внимательно прислушивалась к тому, что творится в душе народной, что наш народ ожидает, на что возлагает надежды, во что верит. Мы ведь не саддукеи какие-нибудь, которых только собственная… только собственное спокойствие и материальное благополучие интересуют. Мы — ум, честь и совесть избранного Богом народа иудейского.
