— Службе многое приходится подмечать и запоминать. Ведь никогда не знаешь, что может пригодиться в следующую минуту.
— Три принципа, говоришь? — вдруг сказал Пилат. — Первый, как я понял, женщина. Та, которую ненавидишь… Ты пообещал ему Иродиаду?
Начальник службы безопасности перестал разглядывать Пилата и стал смотреть на струйку фонтана.
— Иродиаду, — сам себе подтвердил Пилат. — И как ты ее Варавве посулил?
Максим заговорил скучным голосом, как школьник, который не в первый раз отвечает давно заученный и надоевший урок:
— Варавве попалась служанка Иродиады, некая Агриппина, очень доверенное ее лицо, которая руководит утренним и вечерним туалетом царицы.
— Попалась? Она что, без охраны была?
— В тот раз она была без охраны, так как выполняла весьма тайное поручение своей госпожи.
— Настоящая Агриппина? Не поддельная?
— Варавве челядь Антипы известна не хуже, чем службе. Агриппину он знает в лицо… Разумеется, настоящая Агриппина ему попалась случайно.
— И пообещала за свое освобождение голову госпожи?
— Не совсем так. Девушка от ужаса и слова не могла вымолвить. Но при ней нашли письмо, в котором Иродиада назначала свидание своему возлюбленному, некоему Филолаю из свиты Ирода Антипы. Тот в данный момент находился в Иерихоне, и этим письмом царица вызывала его…
— У Иродиады действительно есть любовник? — перебил Пилат.
— У каждой женщины может появиться тайный возлюбленный. Это логично, потому что заложено в природе вещей… Наши жены, разумеется, составляют исключение.
— Тогда Варавва стал охотиться за Филолаем?
— Ты правильно понял второй принцип: если не знаешь, где логово зверя, сделай из зверя охотника и вымани наружу. Выследить Варавву в пещерах никому не удавалось. Служба могла бы вычислить, но зачем столько усилий! Проще и логичнее, чтобы он сам стал охотиться за моими людьми. Он сам их хватал и тащил к себе в пещеры. И скоро у него накопилось четверо отборных мужчин. Как говорят в службе, произошло внедрение под видом пленных… Ты же знаешь, что Варавва никого не убивает: он грабит свои жертвы, некоторых сечет плетьми, мстя за Иоанна Крестителя, а потом отпускает на свободу. Но этих четверых он вынужден был в нарушение обычая задержать у себя, так как, выпустив их на свободу, он не смог бы провести операцию по захвату Иродиады… Одним словом, зверь стал охотником и забыл о безопасности своего убежища.
— И эти четверо действительно были из окружения Ирода Антипы?
— Двое — из ближайшего его окружения и наши давние агенты, а другие — сотрудники службы, часто мелькавшие в Махероне, дворце Ирода, и в его выездах.
К тому же Антипа часто меняет охрану, что существенно облегчает для нас внедрение.
— Ну, ясно, — сказал Пилат и вышел из мраморной беседки.
Меж розовых кустов они продолжили подъем по лестнице от нижней террасы к верхней.
— И дорого тебе обошлась операция с Вараввой? — спросил Пилат.
— Почти бесплатно, — ответил Максим, глядя себе под ноги. — Своих тайных агентов служба так и так оплачивает. Немного денег понадобилось на дополнительные расходы. Но они были взяты из суммы, предназначенной для борьбы с государственными преступниками. Мы ее давно не использовали…
Максим посмотрел в сторону и спросил:
— Тебе представить подробную смету по этому делу? Вместо ответа Пилат спросил:
— А как идут наши с тобой монетки?
— Прекрасно идут, — ответил Максим и снова стал смотреть себе по ноги. — Ты правильно рассчитал. Торговцы в Иерусалиме берут их так же охотно, как и по всей Иудее. Они очень удобны для мелкой сдачи. Среди бедняков твои бронзовые монеты уже получили широкое хождение.
— Наши монеты, — подчеркнул Пилат. — Мы их вместе с тобой сочинили.
— Идея была твоя, — возразил Максим. — Я лишь предложил выпустить монеты мелким достоинством, чтобы они быстро распространились среди простого народа.
— А синедрион? — спросил Пилат. — Никто из фарисеев не задавал вопросов? Ты ведь уже неделю здесь находишься.
— Десять дней… Лично мне никто вопросов не задавал. Но служба докладывает следующее: фарисеи сразу же обратили внимание, что, в отличие от монет Валерия Грата с их безобидной зеленью — лилиями, ветками, срезанной лозой, — на новых полукадранах Понтия Пилата появились некие подозрительные предметы…
— Это они назвали их «подозрительными»?
— Да, именно такое слово несколько раз было озвучено в донесениях. Фарисеи лишь заподозрили неладное, но пока ничего не могут нам предъявить, так как монетки маленькие и на них не так-то просто различить жезл авгура и священный сосуд для возлияний. Тем более что жезл похож на морского конька, а на обороте монет сохранены прежние, безвредные для них символы: ячменные колоски, венок с ягодками…
— А по поводу имени «Цезарь» тоже не было протестов? — спросил Пилат.
— А против чего им протестовать? — спросил Максим и опять стал смотреть в ту сторону, где поверх розовых кустов виднелось здание казармы.
— Против того, что на монетах Грата имя Цезаря было начертано в сокращении, а я велел начертать его полностью — Тиберий Цезарь — и святым именем окружить священный литуус.
— Жезл они, повторяю, пока не распознали. А имя великого цезаря римский префект может писать так как считает нужным. Тут нет никаких противоречий с достигнутыми договоренностями… Шипение, конечно, раздается. И в Храме они твою монету не принимают и никогда не примут. Но формальных поводов для протеста у них нет.
— Пока нет, — уточнил Пилат. — Думаю, что скоро какой-нибудь законник или умник из фарисеев распознает и литуус, и симпулум. И тогда они поднимут вонь. Но будет уже поздно. Весь этот фанатичный сброд, эта суеверная чернь, наглая, убогая и нищая, с их жалким богом, который за всю историю их существования приносит им одни несчастья, — все они будут держать в руках, прятать в кошельках и хранить в сундуках великие символы римской власти — жезл и сосуд, с помощью которых Божественный Юлий завоевал полмира, Божественный Август покорил оставшуюся Вселенную и спас ее, установив всеобщий мир и процветание для тех народов, которые способны оценить величие Рима, готовы встать на его Путь, следовать его Истине и прославлять эту Вечную Жизнь!
Лицо Пилата вдруг просияло, серые глаза наполнились лихорадочным блеском, злоба и торжество зазвучали в голосе.
Максим обернулся к нему и принялся с интересом рассматривать Пилата, лицо в особенности, и в первую очередь глаза и рот, рот и глаза.
Видно было, что начальник тайной службы хочет о чем-то спросить префекта Иудеи, но пока не решается. Ичувствовалось, что вопрос этот никак не связан с пламенной тирадой Пилата, а связан с чем-то другим.
Они поднялись на верхнюю террасу. Она еще ярче, чем нижняя, сияла под луной. С южной стороны ее окаймляли кипарисы, с северной — финиковые пальмы на толстых слоновьих ногах, которые в лунном свете казались еще толще и звероподобнее. К западу от верхней террасы была крытая колоннада, соединявшая два флигеля дворца: южный, названный в честь Августа, и северный — в честь его друга Марка Агриппы. Колоннада была утверждена на мраморных глыбах, образующих как бы балкон, к которому вела лестница из двенадцати ступеней. Вверху лестницу сторожили два мраморных льва. Внизу же стояли с правой стороны широкая каменная скамья, за которой росли магнолии, а с левой — белая статуя не то бога, не то человека, вокруг которой, как бы обнимая и защищая ее, росли гранатовые деревья. Чуть поодаль от статуи виднелся одинокий куст, так густо усыпанный розами, что, казалось, ветки его вот-вот должны сломаться под непомерной тяжестью цветов.
