– Тише ты! – снова цыкнул на него приземистый Петрович.
Они уселись на низенькие парты, с трудом просунув ноги под столы, упершись в них снизу коленями.
– Сервис! – восторженно повторил Саня.
– На-ка, открывай лучше, – велел Петрович, протягивая бутылку.
– Эк не терпится человеку!.. Ну ладно. Да растечется влага небесная по периферии телесной. Так, что ли, в Священном Писании? – сострил Саня, принимая бутылку. – Вынимай закуску, Кузя, накрывай на стол, как учили.
Саня засунул горлышко в рот, рванул головой, с хлопком выдернув пробку, и вдруг замер.
– Чего ты, Сань? – участливо спросил его Кузя. – Зуб сломал?
– Ой! Кто это? – удивленно произнес Саня, вглядываясь в темноту.
Дружки проследили за его взглядом и прямо перед собой возле сиреневой изгороди увидели фигуру очень высокого и широкого в плечах человека.
Собутыльники оторопели. Первым нашелся Петрович.
– Тебе чего? – спросил он у фигуры.
Фигура безмолвствовала, а ответ прозвучал сзади, за спиной у мужичков:
– Поставь бутылку!
Собутыльники разом обернулись, но никого не увидели. Саня на всякий случай поставил бутылку на столик, держась за горлышко, потом повернулся к темной фигуре и как можно свирепее крикнул:
– Чего надо, говорят?!
Фигура опять не ответила, а вместо ответа слева в проходе через сиреневое кольцо появилась другая фигура, помельче, правда, комплекцией.
– Поставь бутылку! – повторил все тот же властный голос за спиной у мужичков.
– Что за шутки, ребята? – примирительно спросил Петрович.
– Сань, поставь лучше бутылку, – попросил Кузя.
– А я что, не поставил, что ли? Да чего им надо-то?! – со страху возмутился Саня и вскочил. От его резкого движения хрустнула спинка на детской скамеечке.
– Пора начинать, товарищи! – раздался другой голос, но теперь справа.
Две фигуры медленно двинулись к собутыльникам.
– Чего ты! Чего надо-то! Как врежу сейчас бутылкой по мозгам! – тут же забормотал Саня, подбадривая себя. – Только подойди, понял!
Он замахнулся бутылкой, и вино полилось на траву.
– Сань, не надо! Кончай, Сань! Поставь бутылку! – всполошился Кузя, схватив Саню за руку.
– Не, пускай подойдет. Пускай подойдет, понял!
Исполинская фигура, дойдя до первого ряда парт, остановилась, а та, что была слева, продолжала наступление. Когда она приблизилась к Сане, тот вырвался от товарища, подался вперед, но тут же остановился.
– Ты чего?! – в ужасе воскликнул он, опуская бутылку.
На него смотрела сплющенная рожа, безносая, безухая, с растянутыми в узкие щелки глазами.
В следующий момент фигура выхватила из-за спины металлический прут, коротко взмахнула им и ударила по бутылке, разбив ее вдребезги и обрызгав мужика остатками вина. Взвыв то ли от обиды, то ли от страха, Саня ринулся на противника, но вдруг дернулся назад, схватился за горло и упал навзничь.
Сцены этой оказалось достаточно, чтобы двое Саниных знакомых рванули наутек в освободившийся проход между кустами, бросив собутыльника на произвол судьбы.
Едва они скрылись, из кустов вышли еще две фигуры. Одна из них – в пиджаке и белой рубашке с галстуком – не спеша наматывала на локоть веревку, заарканившую Саню и повергшую его на землю. Приблизившись к поверженному и склонив над ним обезображенное лицо, фигура в пиджаке произнесла медленно и отчетливо:
– Слушай меня и передай своим алкоголикам. Здесь живут маленькие дети. Здесь они занимаются, рисуют, учатся, так сказать, прекрасному… А вы, подлые скоты, приходите сюда распивать напитки, ломаете парты, топчете траву и оставляете кожуру от колбасы. Если вы еще раз, понимаешь ли, сунетесь сюда… Чтобы духу вашего здесь не было! Надеюсь, ты меня понял! А теперь убирайся!
Саня держался руками за горло и не решался пошевелиться. К ним подошли двое с обезображенными лицами. С Сани сняли петлю, подняли его на ноги и легонько толкнули в спину. Последнее, что услышал убегающий Саня, были слова одной из фигур: «Товарищи, давайте быстренько соберем осколки, чтобы пацаны не порезались. Дима, посвети, пожалуйста».
Дмитрий Андреевич вернулся в комнату.
– Черт бы их всех побрал! – выругался он, впрочем, беззлобно и, видимо, о другом совсем думая. – Так на чем мы остановились?
– Вы начали рассказывать о том, как познакомились с вашим другом, тем, который называл себя Томом, – напомнил я Мезенцеву.
– Э нет, молодой человек! – энергично покачал головой Дмитрий Андреевич. – Другом мне он никогда не был! Вы уж не путайте, ради бога. Черт его знает, кем он стал впоследствии. В таком случае, как говорится, не успеет и петух трижды прокричать…
Я сделал удивленное лицо.
– Так, право, удобнее, – печально улыбнулся мне Дмитрий Андреевич, но вдруг распрямился, мгновенно одухотворясь, и продолжал уже совсем в иной манере: – Как-то вечером, стало быть, шли мы с моей подружкой по улице. Разговор у нас, сами понимаете, был ни о чем: перекидывались пустыми фразами, как девчонки играют в бадминтон. И вдруг нам навстречу – двое парней. Раз только глянув на них, я уже знал дальнейший сценарий, ибо опыта у меня к этому времени уже было досыта. И точно! Сначала просто ругнулись матом, но чтобы мы наверняка услышали. Потом, опять же матерком, прошлись в адрес моей спутницы. Когда же и это не вызвало ответной реакции с моей стороны, то перешли уже к физическим действиям: преградили нам дорогу, оттолкнули меня от подружки, оттеснили в сторонку, заставили испуганным тенорком произносить прочно уже зазубренный текст: «Ребята, что я вам сделал? Ребята, не надо, я же с девушкой. Ребята, хотите, я вам рубль дам». И так далее по тому же сценарию. Девушка моя в это время проговаривала свою роль. Короче, по всем законам системы Станиславского с четко очерченными сверхзадачами для обеих сторон – унизить (первая сверхзадача) и за счет самоунижения избегнуть телесных повреждений (сверхзадача другая)… И тут явился Том, сумасшедший зритель, который в разгар спектакля вдруг полез на сцену, вмешался в представление и новаторской своей рукой раздвинул классические его рамки.
Парни были на полголовы выше Димы, к тому же не терпели «интеллигентов», вернее, любили их особой греховной любовью, которая не позволяла им пройти мимо своего предмета, искушала и побуждала к незамедлительному удовлетворению сладостной потребности.
Дима, однако, удовлетворил их не вполне. Все он вроде бы делал правильно: и страх в его глазах появился почти тут же, и руками за них хватался, так что можно было бить его по рукам, строго приговаривая «Убери руки! Я же тебя не трогаю!», и лепетал он жалостливо и уважительно, и девчонку позволил облапить. И все-таки осталась у парней какая-то неудовлетворенность, досадливое чувство некой незавершенности разыгранного спектакля. Уж больно податливый попался «интеллигентик», так быстро напугался и так охотно и безропотно стал унижаться, что получилось как-то несытно.
