Кирилл ушел из тамбура и направился по коридору в другой конец вагона, где находилось купе проводника.
– Послушайте, милочка, – сказал он проводнице, – Мне нужна верхняя полка. И попутчики мне не симпатичны.
Молоденькая девушка, разливавшая в своем закутке заварку в стаканы, испуганно обернулась к Кириллу.
– Боюсь, что ничем не смогу… У меня все места заняты, – свиновато пробормотала она. – Разве что вы сами попробуете…
– Ну вот еще! – раздраженно перебил ее Кирилл. – По-моему, это ваша прямая обязанность – удовлетворять требования пассажиров. Ну так действуйте, черт побери! Если надо, я вам заплачу за услуги!
– Да зачем вы!.. – еще больше смутилась проводница. – Я и так попробую. Только вот чай разнесу…
Девушка подхватила было поднос, но, столкнувшись взглядом с Кириллом, поставила поднос на место и вышла в коридор.
– Вы только не беспокойтесь, – пробормотала она, вдруг покраснев. – Я сейчас что-нибудь постараюсь… Может быть, в соседнем вагоне что-нибудь…
«Ну и дрянь же я! Дрянь и хам», – подумал Кирилл, когда проводница скрылась в конце коридора. Но не ощутил в себе стыда – ни малейшего.
…Через пять минут Кирилла перевели в соседний вагон, в двухместное купе рядом с проводниками, на свободное верхнее место.
Часть третья
Мать
Сергей и Ирина идут по площади.
На площади выстроен полк, которым после смерти полковника Звягинцева командует Сергей.
Замерла навытяжку белая солдатская гвардия.
Рядом с ней громоздятся на лошадях кавалеристы.
В конце площади, возле церкви, стоят пушки – полковая артиллерия.
На фоне площади, со всех сторон окруженной безликими рядами солдат и офицеров, фигуры Сергея и Ирины выглядят непривычно маленькими, одинокими и потерянными.
– МЫ БЕСПРЕСТАННО ЛЖЕМ, А ДЛЯ ПРАВДЫ У НАС НЕ ХВАТАЕТ СЛОВ, – говорит Сергей. – ЖИЗНЬ ОТНЯЛА У НАС ВЕРУ, ЛЮБОВЬ, РОДИНУ, А ВЗАМЕН ДАЛА НЕНАВИСТЬ И ЛОЖЬ.
– Я ВАС НЕ ПОНИМАЮ, – слышится удивленный голос Ирины. – ВЫ, КОТОРЫЙ ТАК ВЕРИЛ В СПРАВЕДЛИВОСТЬ ЭТОЙ ЖЕСТОКОЙ БОРЬБЫ… НЕУЖЕЛИ ВЫ СТАЛИ СОМНЕВАТЬСЯ В ТОМ, ЗА ЧТО ПОГИБ МОЙ ОТЕЦ?
– ВАШ ОТЕЦ ПОГИБ, ПОТОМУ ЧТО ЛГАЛ СЕБЕ, ЛГАЛ ДРУЗЬЯМ, ЛГАЛ НАРОДУ.
– СЕРГЕЙ, ЧТО ВЫ ГОВОРИТЕ? – испуганно шепчет Ирина, – СЕРГЕЙ! Я НЕ УЗНАЮ ВАС!
– Я САМ СЕБЯ УЖЕ ДАВНО НЕ УЗНАЮ, – устало отвечает Сергей.
– Кирилл, вы не станете бить меня ногами? – вкрадчивым голосом спросила Серафима, когда Кирилл вышел из вагона и ступил на перрон вокзала в Елизово.
– А что такое? – зло сощурился Кирилл.
– Ирина не приехала, – ласково улыбнулась Серафима.
– Какая еще Ирина?
– Танечка Соколова – ваша партнерша, которая играет Ирину и с которой у вас сегодня должна была быть сцена на площади.
– Так. Ну и что дальше скажете?
– Она должна была приехать к нам еще вчера утром, – продолжала Серафима, – но не приехала. А вчера вечером я позвонила ей домой и узнала, что она заболела. Я тут же перезвонила вам, чтобы предупредить об отмене съемок, но вы уже, наверно, уехали на вокзал.
– Ну вот что, радость моя, – сказал Кирилл, морщась будто от резкой головной боли и с трудом выговаривая слова. – Вы сейчас же достанете мне билет на ближайший поезд, идущий обратно в Москву. И больше вы меня уже не увидите. Никогда в жизни.
– Владислав Абрамович тоже так подумал.
– Что?!
– Владислав Абрамович тоже подумал, что больше вы к нам никогда не приедете.
– Да идите вы к черту со своим Владиславом Абрамовичем!
– Зачем вы нас так обижаете, Кирилл? – пропела в ответ Серафима, ничуть, впрочем, не обидевшись, а, наоборот, точно обрадовавшись грубости Кирилла, как радуется врач наступлению переломного момента в болезни своего пациента. – Танечка приедет, но только позже. Поэтому мы перенесли съемку с десяти часов утра на шестнадцать ноль-ноль. Это единственное, за что вы можете на нас сердиться.
– Послушайте, вам не кажется… Я вас ненавижу, Серафима! – устало произнес Кирилл.
– А мы вас все очень любим, Кирилл Алексаныч. И очень гордимся тем, что вы у нас снимаетесь. А Владислав Абрамович даже считает, что… – начала было Серафима, но, заметив, что Кирилла вдруг всего передернуло, поспешно оборвала фразу о Владиславе Абрамовиче и с той же поспешностью добавила: – Я вам «люкс» заказала. Двухкомнатный. С телевизором.
– Спасибо, я вам безумно признателен, – усмехнулся Кирилл, при этом выражение лица у него стало трагическим.
Когда-то Кирилл любил жить в гостиницах, в отдельных номерах особенно. Ему нравилось чувствовать свое отчуждение от других людей, живших с ним рядом, но ничего о нем не знавших, им не интересовавшихся; нравилось ощущение одиночества, но одиночества приятного, раскрепощающего и умиротворяющего, немного грустного, но с грустью легкой, отчасти поэтической; ему даже запахи гостиничные нравились.
Но потом Кирилл разлюбил гостиницы. Гостиничное одиночество быстро утратило для него свою прежнюю привлекательность, с каждым разом становясь все продолжительнее, все более тягостным и все менее поэтичным; и уже хотелось, чтобы рядом была Ленка; тянуло выйти в коридор и навестить кого-нибудь из знакомых или хотя бы подойти к столику дежурной по этажу и переброситься с ней несколькими ничего не значащими фразами; и все время мучительно и навязчиво хотелось домой, в Москву, в собственную квартиру, чтобы больше не пахло гостиницей.
Вот и теперь, получив ключи от заказанного Серафимой «люкса» и войдя в него, Кирилл сразу же почувствовал себя одиноким, брошенным и словно осужденным, будто не в «люкс» вошел, не в двухкомнатный гостиничный номер с ванной, туалетом, телевизором и двухспальной кроватью, где ему предстояло провести полдня и, в худшем случае, одну ночь, а после получасовой воскресной прогулки по тюремному дворику вернулся в одиночную камеру, в которой сидел уже давно и в которой, видимо, придется ему сидеть до конца своих дней.
С унылым видом Кирилл несколько раз прошелся по номеру, вернее, по его гостиной части, потом, не выпуская из рук портфеля с вещами, зашел в спальную. Долго, неприязненно разглядывал широкую, по-провинциальному рыхлую, точно вспухшую, постель, крытую атласным покрывалом, в нескольких местах прожженным сигаретой. Потом швырнул на нее портфель, а сам вернулся в гостиную и сел в кресло.
«Давно мне не было так тоскливо и пусто… Прямо как в детстве, когда мама уезжала в Москву», – подумал Кирилл.
Он вдруг представил себе их ленинградскую квартиру на Васильевском острове, круглый стол в большой комнате, чугунную люстру над столом, маму, бабушку и трех теток – двух родных и одну двоюродную, сидящих за этим столом и под этой люстрой.
