– Помните, я сказал, что влюблен в вас? Так вот, я ошибся. Я
вас люблю, – мрачно, почти обвиняющим голосом начал он и сделал паузу, чтобы
дать ей возможность отреагировать.
Она воскликнула:
– Я знаю, знаю!
Взяв брюзгливый тон, Фандорин уже не мог с него сойти:
– Превосходно, что вы это знаете. Но я надеялся услышать
д-другое. Например: «Я вас тоже».
– Я вас тоже люблю, все это время! – тут же со слезами
вскричала Элиза. – Люблю безумно, отчаянно!
Она простерла к нему руки, но Эраст Петрович не поддался
искушению. Он должен был проговорить всё, что намеревался.
– Вы актриса, вы не можете без п-преувеличений. Говорю это
без осуждения. Я принимаю вас такой, какая вы есть. И надеюсь на такое же
отношение с вашей стороны. Прошу вас, выслушайте меня до конца, а уж потом
решайте.
До сего момента Фандорин стоял. Теперь сел с другой стороны
стола, словно бы проложив между ними границу, об условиях пересечения которой
еще предстояло договориться.
– Я давно живу на свете. С вами я вел себя, как последний
д-дурак… Не возражайте, просто слушайте, – попросил он, когда она отрицательно
затрясла головой и всплеснула руками. – Я ведь с самого начала знал, на что
могу рассчитывать, а на что – нет. Видите ли, у женщины всегда написано на
лице, способна она к большой любви или не способна. Как она себя поведет, если
жизнь заставит выбирать: между любимым и собой, между любимым и детьми, между
любимым и идеей.
– Какой же выбор, по вашему мнению, сделаю я? – робко спросила
Элиза.
– Вы выберете роль. Это-то меня в вас и устраивает. Мы с
вами одного поля ягоды. Я тоже выберу роль. У меня она, правда, не театральная,
но это всё равно. Поэтому предлагаю честный союз, без лжи и самообмана. У нас с
вами будет брак по расчету.
– То же самое мне предлагал Шустров, – содрогнулась она.
– Возможно. Но наш с вами расчет будет не коммерческим, а
любовным. Выражаясь предпринимательским языком, предлагаю любовь с ограниченной
ответственностью. Не морщитесь! Мы любим друг друга, мы хотим быть вместе. Но
при этом мы оба любовные инвалиды. Я не согласен ради вас отказываться от
своего образа жизни. Вы не пожертвуете ради меня сценой. А если пожертвуете, то
скоро об этом пожалеете и станете несчастны.
Кажется, ему удалось пробиться сквозь ее привычку к
аффектированности. Элиза слушала его серьезно и внимательно – не заламывала
рук, не изображала сияющего любовью взгляда.
– Знаете, мне кажется, мы идеально подходим друг другу, –
перешел Фандорин ко второму пункту, не менее деликатному. – Я – зрелый мужчина,
вы – зрелая женщина. Есть древняя китайская формула, помогающая рассчитать
правильное сочетание мужского и женского возрастов в момент союза. Количество
лет, прожитых невестой, должно равняться половине лет жениха плюс семь. Так что
по к-китайским понятиям вы ненамного младше идеального для моей избранницы
возраста. Вам тридцатый год, а по формуле должно быть тридцать четыре с
половиной. Невелика разница.
Как он и рассчитывал, сомнительная китайская премудрость
заинтересовала Элизу. Она наморщила лоб, зашевелила губами.
– Постойте… Не могу сосчитать. Сколько же это вам лет?
Тридцать четыре с половиной минус семь и умножить на два…
– Пятьдесят пять.
Она расстроилась:
– Так много?! Я не дала бы вам больше сорока пяти!
Тема для Эраста Петровича была болезненная, но он хорошо
подготовился.
– У человека бывает три возраста, и все они лишь
относительно связаны с числом прожитых лет. Первый – возраст ума. Бывают старцы
с интеллектуальным развитием десятилетнего ребенка, встречаются и юноши со
зрелым рассудком. Чем старее человек умом, тем лучше. Второй возраст –
духовный. Высшее достижение на этом пути – дожить до мудрости. Она может
снизойти на человека лишь в старости, когда отступила суета, иссякли страсти.
До этого мне, как я теперь вижу, далеко. В духовном смысле я моложе, чем
хотелось бы. Наконец, есть возраст физический. Здесь всё зависит от правильной
эксплоатации тела. Человеческий организм – это такой аппарат, который поддается
бесконечному усовершенствованию. Износ с лихвой восполняется приобретенными
навыками. Уверяю вас, сейчас я владею телом много лучше, чем в молодости.
– О, я видела, как вы за две минуты взбежали на трап галерки
и спустились оттуда по тросу! – Элиза целомудренно опустила глаза. – Были у
меня и другие возможности оценить ваше владение телом…
Однако Эраст Петрович не позволил разговору перетечь в
несерьезное русло.
– Что скажете, Элиза? – Он почувствовал, что голос
срывается, и кашлянул. – Как вам мое… п-предложение?
Всё сейчас зависело даже не от ее слов, а от того, как она
их произнесет. Если его искренность не пробилась сквозь защитную личину
актерства, ничего путного из их союза не выйдет.
Элиза побледнела, потом залилась краской. Снова побледнела.
Странная вещь – ее глаза будто избавились от вечной косинки, оба смотрели прямо
на Фандорина.
– Одно условие. – Она тоже будто внезапно охрипла. – Никаких
детей. Дай мне Бог не разорваться между тобой и сценой. Если мы не сможем
ужиться друг с другом, нам будет больно, но мы справимся. А детей жалко.
«Это говорит не маска, – с неимоверным облегчением подумал
Эраст Петрович. – Это говорит живая женщина. Обращение на „ты“ – уже ответ».
Еще он подумал, что Масу ждет разочарование. Не суждено японцу учить маленького
Фандорина, как быть счастливым.
– Разумно, – сказал Эраст Петрович вслух. – Я и сам хотел
вас об этом п-просить.
Однако здесь запас Элизиной разумности и сдержанности иссяк.
Она вскочила, опрокинув стул, бросилась к Фандорину, прижалась и самозабвенно
забормотала:
– Держи меня крепко, не выпускай из своих рук! Иначе меня
сорвет с земли, сдует в небо! Я пропаду без тебя! Тебя мне Бог послал во
спасение! Ты моя единственная надежда, ты мой якорь, мой ангел-хранитель! Люби
меня, люби, как только можешь! И я буду любить тебя, как только умею и сколько
хватит сил!
А вот теперь он уже не мог понять, настоящая она сейчас или
незаметно для себя соскользнула в какую-нибудь роль. Если и так, то как было
сыграно, как сыграно!
Но лицо Элизы было мокрым от слез, губы дрожали, плечи
сотрясались, и Фандорину сделалось стыдно за свой скептицизм.
