– И чему ты стал бы учить моего сына?
– Самому гравному. Чему его не смозете научить вы,
господзин.
– Интересно! Это чему же я не смогу научить своего сына?
– Быть сясторивым.
Ужасно удивленный, Фандорин не сразу нашелся, что сказать.
Он никогда не думал, что его жизнь со стороны может казаться несчастливой.
Разве счастье – не отсутствие несчастья? Разве наслаждение – не отсутствие
страдания?
– На свете счастья нет, но есть покой и воля, – вспомнил он
заветную формулу, всегда ему очень нравившуюся.
Маса подумал-подумал, не согласился:
– Это ошибочное рассуждение, сделанное человеком, который
боится быть счастливым, – вновь перешел он на свой родной язык. – Пожалуй, это
единственное, чего вы боитесь, господин.
Снисходительность его тона взбесила Фандорина.
– Пошел ты к черту, философ доморощенный! Это строка из
Пушкина, а поэт всегда прав!
– Пусикин? Ооо!
Маса сделал почтительное лицо и даже поклонился. Он уважал
мнение авторитетов.
В приемном покое университетской клиники, когда японца
уводили на обследование, он вдруг посмотрел на Эраста Петровича своими
маленькими проницательными глазками.
– Господин, я вижу по вашему лицу, что вы снова
отправляетесь на дело без меня. Прошу вас, не наказывайте меня так. У меня
шумит в ушах и немножко путаются мысли, но это не имеет значения. Думать будете
вы, я буду только действовать. Для истинного самурая контуженная башка –
пустяки.
Фандорин подтолкнул его в спину.
– Иди-иди, пусть сенсей профессор тебя подлечит. Истинный
самурай должен быть желтого цвета, а ты весь зеленый. И потом, дело у меня
ерундовое, не о чем говорить.
Однако на дело Эраст Петрович отправился не сразу. Сначала
заехал на телеграф, потом на междугородную телефонную станцию. К доходному дому
Абрикосова на Кузнецком Мосту фандоринская «изотта» подкатила уже в сумерках.
Хан Альтаирский квартировал в бельэтаже, занимая всю его
левую половину.
– Как доложыт? – спросил у Фандорина, подозрительно его
оглядев, привратник, ражий черноусый молодец в черкеске, с огромным кинжалом у
пояса. – Его высокостэпэнство заняты. Кушат изволят.
– Я сам о себе д-доложу, – благодушно ответил Эраст
Петрович.
Взял джигита за шею. Одновременно надавил большим пальцем на
точку «суй», указательным на точку «мин» и придержал обмякшее тело, чтоб не
произвело лишнего шума. Сия манипуляция обеспечивала нездоровый, но
беспробудный сон продолжительностью от пятнадцати до тридцати минут, в
зависимости от крепости организма.
Цилиндр и пальто Фандорин оставил в прихожей, посмотрелся в
зеркало – в порядке ли пробор. Потом отправился по коридору на мелодичный звон
серебра.
Его высокостепенство действительно кушали.
Лысоватый густобровый брюнет с надутой физиономией, которая
показалась Фандорину смутно знакомой, мрачно жевал, потягивая красное вино.
Судя по этому напитку, а также по взрезанному поросенку и голландской ветчине,
законов шариата в своей диете хан не придерживался.
При виде незнакомца хозяин забыл прикрыть рот и замер с
только что откушенным куском хлеба между зубов. Прислужник, как близнец похожий
на усыпленного привратника, тоже застыл с графином в руках.
– Кто это таков? Почему впустили? – грозно пророкотал хан,
выплюнув хлеб на скатерть. – Муса, взашей его!
Фандорин покачал головой. Как можно было выйти замуж, пускай
и очень ненадолго, за такого мужлана? Эту женщину безусловно нужно спасать – не
от воображаемых врагов, а от самой себя.
Слуга поставил вино и кинулся на Эраста Петровича,
по-гусиному шипя. Гость обошелся с Мусой так же, как с его предположительным
братом: усыпил и аккуратно положил на пол.
Кровь отлила от смуглой плеши брошенного мужа. В ожидании
того, что незваный посетитель будет немедленно выпровожен, хан отпил вина,
проглотить не успел, и теперь оно вытекало по подбородку на крахмальную
салфетку. Вид был жуткий – будто у человека приключился удар с горловым
кровотечением.
– Кто таков? – повторил его высокостепенство свой вопрос, но
в совершенно иной тональности – не с возмущением, а с ужасом.
– Моя фамилия Фандорин. Но, возможно, для вас я стану
Азраилом, – назвался Эраст Петрович именем мусульманского архангела смерти. –
Всё будет зависеть от исхода нашей б-беседы.
– Фандорин? Тогда я знаю, кто вы. Вы автор этой идиотской
пьесы, а также сыщик-любитель с большими связями. Я навел о вас справки.
Хан сорвал с себя испачканную салфетку и величественно
сложил на груди руки, сияющие перстнями.
– Я вижу, вы немного успокоились. – Фандорин сел рядом и
рассеянно взял в руку десертную вилку. – Зря. Буду к-краток. Вы перестаете
докучать госпоже Луантэн. Это раз. Даете ей немедленный развод. Это два. В
противном случае… с вами случится нечто противное.
Он покривился – каламбур был решительно нехорош. Но уточнять
смысл угрозы Эраст Петрович счел излишним. Оппонент явно не заслуживал, чтобы
перед ним метали бисер, а тон и взгляд всегда красноречивее слов.
Что хан до смерти перепуган, было очевидно. Еще чуть-чуть –
грохнется в обморок.
– Я уже сам решил, что больше близко не подойду к этой
сумасшедшей! – воскликнул его высокостепенство. – Она в меня хотела из
пистолета стрелять!
Про пистолет Эраст Петрович слышал впервые, но известие его
не удивило. Опасно доводить до крайности женщину артистического темперамента.
– Сами виноваты. Нечего было изображать из себя убийцу.
Стало быть, по первому п-пункту мы договорились. Остается второй.
Альтаирский выпятил грудь.
– Никогда я не дам ей развода! Это исключено!
– Я знаю, – задумчиво прищурился Фандорин, – вы говорили
Элизе, что жена хана не может иметь любовников и не может выйти за другого.
Иное дело – вдова хана.
Пожалуй, все-таки собеседник был напуган недостаточно. Эраст
Петрович крепко взял его за шиворот, приставил к горлу серебряную вилку.
– Я мог бы убить вас на д-дуэли, но я не стану драться с
мерзавцем, запугивающим беззащитных женщин. Я просто прикончу вас. Как вот этого
п-поросенка.
Налитый кровью глаз хана скосился на блюдо.
