– Она только о них и говорит. Что сколько стоит, да какую бы
вещь она себе купила, если б получала больше жалованья. Она не говорит о
деньгах, только когда делает любовь, но сразу после любви начинает просить
подарки. Я был ранен, истекал кровью, а она от меня отвернулась!
Почувствовав, что на нее смотрят, Клубникина оглянулась,
сложила губы розочкой и послала Масе воздушный поцелуй.
– Скажите ей, господин, что я не желаю ее больше знать!
– Сейчас.
Фандорин подошел к Симе, выразительно взглянул на Ловчилина,
и тот моментально испарился.
– Мадемуазель, – тихо спросил Эраст Петрович, – сколько вам
платит хан Альтаирский?
– Что? – пискнула Клубникина, замигав пушистыми ресницами.
– Вы шпионите за Элизой, доносите обо всем ее мужу,
подкладываете записки и прочее. Не смейте мне лгать, иначе я объявлю об этом
всем, вслух. Вас выгонят с позором из т-труппы… Хорошо, исправлю вопрос. Меня
не интересует сумма вознаграждения. Я должен знать, где я могу найти этого
г-господина.
– Помилуйте! Как можно?! – Глаза Симы наполнились чистыми,
высококачественными слезами. – Элиза моя любимая подруга! Мы с ней как сестры!
Фандорин дернул углом рта.
– Считаю до т-трех. Раз, два…
– Он снимает квартиру в доходном доме Абрикосова на
Кузнецком, – быстро проговорила Клубникина, поморгала – слезы высохли. – Теперь
вы меня не выдадите? Смотрите, вы обещали!
– Давно вы у хана на жалованьи?
– С Петербурга… Милый, родной! Не погубите! Ной Ноевич
ославит меня на весь театральный мир! Меня не возьмут ни в одну приличную
труппу! Поверьте, я умею быть благодарной!
Она часто задышала, придвинувшись к Эрасту Петровичу. Он
покосился в ее декольте и, поморщившись, отодвинулся.
По лицу Симы снова, все с той же фантастической легкостью
полились слезы.
– Не смотрите на меня с таким презрением! Это невыносимо! Я
наложу на себя руки!
– Не выбивайтесь из амплуа субретки, м-мадемуазель.
Он слегка поклонился и быстро пошел к выходу. Только поманил
за собой Масу.
О любви и браке
Прежде всех прочих дел нужно было отвезти японца к
специалисту по мозговым травмам. То, что Масу покачивало из стороны в сторону,
а также зеленоватый оттенок его лица вызывали у Эраста Петровича беспокойство.
Подозрительна была и необычная словоохотливость. По опыту Фандорин знал: если
японец без умолку болтает, значит, скрывает паршивое самочувствие.
По дороге на Девичье Поле контуженный говорил уже не о Симе
и непостоянных женщинах, а о себе и героических мужчинах.
Началось с того, что Фандорин извинился за свой неудачный
прыжок и похвалил помощника за проявленную расторопность.
– Да, – важно отвечал Маса. – Я герой.
Эраст Петрович сдержанно заметил:
– Очень возможно. Но решать, герой ты или нет, предоставь
другим.
– Ошибаетесь, господин. Всякий мужчина сам решает, герой он
или нет. Нужно сделать выбор и потом уже ему не изменять. Мужчина, который
сначала решил быть героем, но потом раздумал, являет собой жалкое зрелище. А
мужчина, который посередине жизни вдруг перешел из негероев в герои, рискует
испортить себе карму.
Приподняв на лоб автомобильные очки, Эраст Петрович с
тревогой покосился на пассажира – не бредит ли.
– А попонятней?
– Мужчина-герой посвящает свою жизнь служению какой-нибудь
идее. Чему или кому он при этом служит – неважно. У героя могут быть жена и
дети, но лучше обойтись без этого. Печальна участь женщины, связавшей свою
судьбу с героем. Еще жальче детей. Страшно расти, чувствуя, что отец всегда
готов тобою пожертвовать ради своего служения. – Маса горько вздохнул. – Другое
дело, если ты негерой. Такой мужчина выбирает семью и служит ей. Геройствовать
ему нельзя. Это все равно что самурай предаст своего сюзерена ради того, чтобы
покрасоваться перед публикой.
Фандорин внимал с интересом. Масины философствования иногда
бывали любопытны.
– Чему же служишь ты?
Японец поглядел на него с обидой и изумлением.
– Вы еще спрашиваете? Тридцать три года назад я выбрал вас,
господин. Один раз и на всю жизнь. Женщины иногда – довольно часто – скрашивают
мое существование, но я не обещаю им многого и никогда не связываюсь с теми,
кто ожидает от меня верности. У меня уже есть кому служить, отвечаю им я.
И стало Эрасту Петровичу стыдно. Он сконфуженно закашлялся,
чтобы прочистить возникший в горле ком. Маса увидел, что его господин смущен,
но причину понял неправильно.
– Вы себя казните за любовь к Элизе-сан? Напрасно. Мое
правило к вам не относится. Если вы желаете любить женщину всей душой и
чувствуете, что это не мешает вашему служению, так на здоровье.
– А… а в чем, по-твоему, мое служение? – осторожно спросил
Фандорин, вспомнив, что всего четверть часа назад размышлял о «стерегущих дом».
Японец беспечно пожал плечами:
– Понятия не имею. Мне все равно. Достаточно, что у вас есть
какая-то идея и вы ей служите. А моя идея – вы, и я служу вам. Всё очень просто
и гармонично. Конечно, любить всей душой – очень большой риск. Но, если вам
угодно знать мнение человека, хорошо разбирающегося в женщинах, такая, как
Элиза-сан, подошла бы нам лучше всего.
– Нам?
Эраст Петрович сурово посмотрел на японца, но взгляд Масы
был открыт и ясен. И сразу же стало очевидно, со всей определенностью, что у
японца никогда и ничего с Элизой не было, не могло быть. Лишь в помрачении
рассудка мог Фандорин вообразить, будто Маса способен относиться к избраннице
своего господина как к обыкновенной женщине.
– Вы ведь не хотите, чтобы между нами влезла ревнивая жена,
которая возненавидит меня за то, что нас с вами многое связывает? Всякая
нормальная супруга так бы и поступила. Но актриса – дело иное. У нее кроме мужа
есть театр. Ей не нужно сто процентов ваших акций, ей довольно сорока девяти.
Автомобиль, подпрыгнув на трамвайных путях, пересек Садовое
кольцо.
– Ты всерьез собрался меня женить? – спросил Фандорин,
переходя на русский. – Но з-зачем?
– Сьтоб быри дзети, и я их учир. Сын, – уточнил Маса,
подумав. – Девотьку я вряд ри смогу научить чему-то хоросему.
