– Сейчас вынесут мою! Отдайте же! Вон она! Я потратил на нее
месячное жалованье!
Гусар повис на руке у Фандорина – бинокль пришлось вернуть.
Корзина и вправду была пышна – целое облако из белых роз.
– Она возьмет мою, мою! – повторял корнет, кажется не
замечая, что от возбуждения дергает соседа за рукав.
– Извольте. Я вижу, вам интересно.
Господин Царьков любезно протянул свой перламутровый лорнет
на ручке. Эраст Петрович схватил безделушку, поднес к глазам и с удивлением
обнаружил, что оптика не уступает офицерскому биноклю.
Перед его взором снова, очень близко, возникло улыбающееся
лицо Элизы Альтаирской-Луантэн. Она покосилась куда-то вниз и в сторону, крылья
точеного носа чуть дрогнули. Что могло ее расстроить? Неужели то, что последняя
корзина, поднесенная Смарагдову (лимонные орхидеи), роскошнее, чем ее белые
розы? Вряд ли. Эта женщина не может быть столь мелко тщеславна!
К тому же на сцену вынесли еще одну корзину, настоящий
цветочный дворец. Кому она предназначалась – примадонне или премьеру?
Ей! Чудо флористического искусства под восторженные крики
всего зала поставили перед Альтаирской. Она сделала книксен, опустив лицо к
бутонам и обняв цветы своими тонкими белыми руками.
– Черт побери, черт побери… – жалобно простонал Лимбах,
видя, что его карта бита.
Эраст Петрович на секунду переместил окуляры на Смарагдова.
Картинно красивые черты карамзинского Эраста исказились от злобы. Скажите,
какие страсти из-за цветов!
Он снова посмотрел на Элизу, ожидая увидеть ее
торжествующей. Но прекрасное лицо актрисы было похоже на застывшую маску ужаса:
глаза широко раскрыты, на устах застыл так и не вырвавшийся крик. В чем дело?
Что ее испугало?
Внезапно Фандорин увидел, что один из бутонов, нераскрытый и
темный, покачивается и словно бы тянется вверх.
О Боже! Это был не бутон! В сдвоенном кружке отчетливо
возникла ромбическая головка змеи. Это была гадюка, и тянулась она прямо к
груди окоченевшей примы.
– Змея! В корзине змея! – завопил Лимбах и, перемахнув через
парапет, спрыгнул вниз, в проход.
Все случилось в считанные мгновения. В первых рядах партера
кричали, махали руками. Остальной зал, ничего не поняв, устроил новый взрыв
оваций.
Отчаянный гусар вскочил на ноги, выхватил из ножен шашку,
понесся к сцене. Но еще раньше на выручку Альтаирской пришел белый,
загримированный под мрамор, Пан. Он стоял у актрисы за спиной и потому раньше
остальных увидел жуткую обитательницу цветочной корзины. Рогатый божок
подбежал, бесстрашно схватил пресмыкающееся за шею и рывком вытащил наружу.
Теперь уже весь зал видел, что происходит. Запищали дамы.
Госпожа Альтаирская, покачнувшись, упала навзничь. Потом вскрикнул отважный Пан
– гадина ужалила его в руку. С размаху он ударил ее об пол, стал топтать
ногами.
Театр наполнился криками, грохотом кресел, писком.
– Доктора! Позовите доктора! – кричали на сцене. Кто-то
обмахивал платком Элизу, кто-то уводил прочь укушенного героя.
А в глубине сцены показался высокий, очень худой человек с
наголо обритым черепом.
Он стоял, сложив руки на груди, смотрел на весь этот содом –
и улыбался.
– Кто это? Вон там, позади всех? – спросил Фандорин
всезнающего соседа.
– Минутку, – сказал тот, заканчивая тихий разговор со своим
полосатым клевретом. – …Выяснить, кто, и наказать!
– Будет исполнено.
Свистун быстро вышел, а господин Царьков, как ни в чем не
бывало, оборотился к Эрасту Петровичу с вежливой улыбкой.
– Где? А, это Ной Ноевич Штерн, собственной персоной. Маску
Смерти снял. Ишь, сияет. Еще б ему не радоваться. Такая удача! Теперь из-за
«Ковчега» москвичи вообще с ума спятят.
Какой странный мир, подумал Фандорин. Невероятно странный!
Глава 5
Предварительное знакомство
Премьер-министр скончался в то самое время, когда Эраст
Петрович был в театре. Назавтра повсюду висели флаги с черными лентами, газеты
вышли с огромными траурными заголовками. В либеральных писали: хоть покойный и
придерживался реакционных взглядов, но вместе с ним погибла последняя надежда
обновления страны без потрясений и революций. В патриотических кляли иудейское
племя, к которому принадлежал убийца, и усматривали особый смысл в том, что
Столыпин почил в годовщину успения благоверного князя Глеба, тем самым пополнив
сонм мучеников земли русской. В изданиях бульварно-мелодраматического толка с
надрывом цитировали духовную Петра Аркадьевича, в которой он, оказывается,
завещал похоронить его «там, где убьют».
Трагическая новость (Эрасту Петровичу протелефонировали,
когда он вернулся из театра) не произвела на него особенного впечатления.
Звонивший, высокопоставленный чиновник, также сказал, что в совете министерства
внутренних дел обсуждалось, следует ли привлекать к расследованию Фандорина, но
командир жандармского корпуса решительно против этого возражал, а министр
промолчал.
Примечательно, что Эраст Петрович нисколько не огорчился, а,
наоборот, испытал облегчение и, если во всю ночь не сомкнул глаз, то не из-за
обиды и даже не из-за тревоги за судьбы государства.
Он расхаживал по кабинету, глядя на бликующий паркет;
ложился на диван с сигарой, смотрел в белый потолок; садился на подоконник и
впивался взглядом в черноту – но видел одно и то же: тонкую руку, усталые
глаза, змеиную головку среди бутонов.
Фандорин привык подвергать анализу факты, но не собственные
эмоции. Не стал он сходить с тропинки рациональных умозаключений и теперь,
чувствуя, что малейший шаг в сторону – и провалишься в топь, из которой
непонятно, как выбираться.
Выстраивание логической линии создавало иллюзию, что ничего
особенного не стряслось. Расследование как расследование, мир не перевернулся.
Страх госпожи Альтаирской оправдан. Опасность действительно
существует. Это раз, загибал палец Эраст Петрович – и ловил себя на том, что
улыбается. Она не взбалмошная фантазерка, не психопатка!
Очевидно, у нее есть какой-то лютый, обладающий извращенным
воображением враг. Или враги. Это два. Разве можно ее ненавидеть?!
