Элиза не сомневалась, что Чингиз-хан явится в театр. Он и
прежде не пропускал ни одного представления, а уж теперь, над свежей могилой
несостоявшегося жениха, непременно захочет себя продемонстрировать. Вчера и
третьего дня она видела, что он провожает ее через площадь, от театра до
гостиницы, затаившись в свите поклонников. После того как газеты – не впрямую,
но вполне прозрачными намеками – сообщили, что самоубийство «молодого
миллионера» связано с «непреклонностью» некоей «слишком известной актрисы»,
любопытствующие стерегли Элизу у служебного выхода и шли за ней по пятам, но,
слава Богу, не лезли, а почтительно глазели издали.
Играла в этот вечер она феерически, будто какая-то
магическая сила носила ее по сцене, и временами казалось – еще чуть-чуть и
взлетишь, взмахнув рукавами кимоно, словно крыльями. Никогда еще публика так
жадно не пожирала ее глазами. Элиза чувствовала это алчное внимание, упивалась
им, пьянела от него. За кулисами Лисицкая, которой тоже досталась весьма
эффектная роль, прошипела: «Это воровство! Перестаньте красть мои выходы! Вам
своих мало?»
Чингиз-хан был в амфитеатре. Сначала Элиза его не видела, но
в третьем действии, во время любовной сцены, над головами сидящих вдруг
поднялся знакомый силуэт. Убийца, которому сегодня суждено было стать убитым,
встал и оперся о колонну, сложив на груди руки. Если он рассчитывал сбить
актрису, то просчитался – Элиза обняла Масу с еще большей страстью.
После спектакля, как обычно, выпили по бокалу шампанского.
Штерн был очень доволен, сказал, что изложит свои впечатления об игре каждого в
«Скрижалях».
В самом конце короткого собрания вдруг появился Фандорин.
Поздравил труппу с удачно сыгранным спектаклем – вероятно, из вежливости,
потому что в зале Элиза его не видела. Она посмотрела на него только один раз,
коротко, и отвернулась. Он на нее и вовсе не глядел. «Погодите же, Эраст
Петрович, раскаетесь, – со сладким злорадством подумала она. – Очень скоро».
Потом Девяткин сделал объявление: «Господа, завтра, как
обычно, репетируем в одиннадцать. Но учтите: отныне к опоздавшим будут
неукоснительно применяться меры, безо всякого снисхождения. Штраф в один рубль
за каждую минуту опоздания!» Все на это поворчали, повозмущались и стали
расходиться.
– Хан здесь, – шепнула Элиза своему секунданту. Ее била
дрожь. – Будьте наготове, ждите. Сегодня всё решится!
– Места себе не нахожу, – сказал Девяткин, когда они
остались вдвоем. – А если вы замешкаетесь и он выстрелит раньше? Опомнитесь!
Женское ли это дело?
– Ни за что. Жребий брошен.
Она храбро улыбнулась, вскинула подбородок. От резкого
движения закружилась голова, и Элиза испугалась, что упадет в обморок. Но
ничего, обошлось. Только колени дрожали все сильней.
Тогда Жорж вздохнул и достал из кармана небольшую штуковину
черного металла.
– Вы героиня. Кто я такой, чтобы удерживать вас от подвига?
Это вам, держите.
Она взяла легкий, почти ей по руке, пистолет.
– Что это? Зачем?
– «Баярд». Благородное оружие с благородным названием. Я
потратил на него всё, что оставалось от жалования. А «наган» оставлю себе. Если
вы окажетесь в опасности, я буду наготове. Уж этого запретить вы мне не можете!
На глазах у нее выступили слезы.
– Спасибо… Теперь я не буду бояться. Почти… Но как из него
стреляют?
– Пойдемте в подвал. Я покажу.
Они спустились, и она отстреляла целую обойму. Это было
совсем другое дело! Оружие можно было держать одной рукой, отдача почти не
чувствовалась, а пули легли в манекен рядышком.
Доволен остался и Жорж. Он вставил новые пули, щелкнул
чем-то, вернул пистолет Элизе.
– Теперь просто с предохранителя – и огонь! Помните: я
рядом, я начеку.
По пути к выходу она проинструктировала секунданта еще раз:
– Вы ни в коем случае не оглядываетесь. Ни во что не
вмешиваетесь. Только если я позову на помощь, хорошо?
Он кивнул, с каждым мгновением делаясь все мрачнее.
– Не вздумайте вытаскивать свой «наган»! Вы погубите нас
обоих!
Снова кивнул.
– Лишь в том случае, если хан приготовится стрелять. Вам всё
понятно?
– Понятно-то понятно… – пробурчал Девяткин. В это время они
проходили мимо зала.
– Подождите минуту.
Ее потянуло взглянуть на театральный занавес. Может быть,
она его больше никогда не увидит. А если увидит, то нескоро. Ведь на время
процесса ее, наверное, посадят в тюрьму?
Уборщики уже заканчивали свою работу: внесли и поставили
возле помоста столик Ноя Ноевича – для завтрашней репетиции. Сверху, строго
посередине, как любит Штерн, установили лампу, положили чистую бумагу,
оточенные карандаши и, с особым почтением, «Скрижали».
Элизе захотелось прочесть, что там написал про ее нынешнюю
игру Ной Ноевич.
Приятно: «Для Э.Л.: Чудесная взвинченность! Рецепт успеха:
натягивать струну до предела, но не обрывать!»
Это на сцене. А в жизни иногда приходится и оборвать.
Перед тем как выйти наружу, Элиза набрала полную грудь
воздуха и посмотрела на часики. Ровно полночь. Идеальное время для
кровопролития.
Шагнула на тротуар, как Мария Стюарт на эшафот.
Несмотря на позднее время, у подъезда стояла толпа.
Раздались хлопки, крики, несколько человек подали букеты, кто-то попросил
расписаться на фотокарточке. Полыхнул блиц.
Кивая и улыбаясь, Элиза краем глаза наблюдала за фигурой в
длинном черном пальто и лоснящемся цилиндре.
Он здесь, здесь!
Передала цветы Девяткину, который с грехом пополам обхватил
их одной левой. Правую руку он держал в кармане.
Шагов через двадцать Элиза вынула из кармашка муфты
пудреницу, чтобы подглядеть в зеркальце. Полтора десятка поклонников и
поклонниц следовали за ней на почтительном расстоянии, а впереди всех, громко
стуча каблуками, шел Чингиз-хан.
На виду у публики исполнить задуманное будет легче. Довольно
вообразить, что играешь роль.
Элиза обернулась. Вздрогнула, будто лишь сейчас заметив
человека в длинном пальто. Он ухмыльнулся из-под черных усов.
Она вскрикнула. Немного ускорила шаг.
Стук каблуков за спиной тоже убыстрился.
