Разговор с помощником режиссера подтвердил правильность
спонтанного решения.
Эраст Петрович отвел расстроенного Девяткина в карман сцены.
– Однажды вы п-предложили мне помощь. Час настал. Вы готовы?
Но должен вас предупредить, что дело сопряжено с известным риском. – Он
поправился. – Я бы даже сказал, со з-значительным риском.
Тот ни секунды не раздумывал.
– Я в полном вашем распоряжении.
– Вы даже не спрашиваете, чего я от вас хочу?
– Нет необходимости. – Жорж бестрепетно смотрел своими
круглыми глазами. – Во-первых, вы человек бывалый. Я видел, с каким почтением
слушал вас полицейский чиновник.
– А во-вторых? – с любопытством спросил Фандорин.
– Во-вторых, вы не можете мне предложить что-то недостойное.
У вас благородный склад души. Это видно и по вашей пьесе, и по всей вашей
манере. Особенно я ценю, что после нашего тогдашнего разговора ваше поведение
по отношению к известной особе было безукоризненным. И о моей злосчастной
слабости (я имею в виду мадемуазель Дурову) вы никому не рассказали. Одним
словом, что бы вы ни придумали, я готов следовать за вами. А если дело
предстоит опасное, то тем более. – Ассистент с достоинством задрал подбородок.
– Если б я отказался, то перестал бы себя уважать.
Он был, конечно, несколько смешон с этой своей
высокопарностью, но в то же время трогателен.
Эраст Петрович, привыкший тщательно следить за своим
нарядом, не мог не заметить, что одет Девяткин бедно: пиджак опрятный, но
видавший виды; вместо рубашки манишка; башмаки начищены, но со стоптанными
каблуками. Ной Ноевич не слишком щедро оплачивал труд своего ассистента – не
иначе как по «третьему плану», согласно масштабу исполняемых ролей.
А всё оттого, подумалось Фандорину, что в модели
человечества, созданной Штерном, недостает одного важного амплуа. Оно довольно
экзотично, но без него палитра драматических ролей неполна, а жизнь пресна.
Притом в литературе этот типаж встречается чаще, чем в повседневной жизни. Жорж
отлично подошел бы на роль «благородного чудака» – Дон Кихота, Чацкого, князя
Мышкина.
Безусловно, неуклюжесть Девяткина может обернуться
неожиданными проблемами. Мысленно Эраст Петрович пообещал себе предельно
упростить роль помощника. Ничего. На серьезное дело лучше идти с человеком
пусть нескладным, но благородным, нежели с каким-нибудь полицейским-шкурником,
который в ключевой момент решит, что своя рубаха ближе к телу. Люди, обладающие
развитым чувством собственного достоинства, могут подвести тебя по оплошности,
но никогда из подлости или трусости.
Насколько легче жилось бы на свете, если бы всякий человек
относился к себе с уважением, думал Фандорин после разговора с ассистентом.
Существовал разряд человеческих особей, к которому Эраст
Петрович всегда относился с брезгливостью. Есть люди, спокойно и без всякой
конфузливости говорящие про себя: «Я знаю, что я дерьмо». Они даже видят в этом
некую доблесть, особый род честности. Правда, за безжалостным признанием
непременно следует продолжение: «И все вокруг тоже дерьмо, только прячутся за
красивыми словами». Во всяком благородном поступке такой человек немедленно
начинает выискивать низменный мотив и очень злится, если не сразу может его
разгадать. Но в конце концов, конечно, что-нибудь исчисляет и вздыхает с
облегчением. «Бросьте! – говорит он. – Меня не проведешь. Все одним миром
мазаны». Филантроп щедр, потому что тешится сознанием своего превосходства.
Гуманист добр только на словах, а на самом деле насквозь фальшив и желает лишь
покрасоваться. Идущий из-за убеждений на каторгу всего-навсего глуп, как
пробка. Мученик отдал себя на заклание, потому что субъектам этого склада жертвенность
доставляет извращенное половое удовлетворение. И так далее. Без подобных
растолкований люди, согласные считать себя дерьмом, не смогли бы жить – это
развалило бы всю их картину бытия.
Операция в Оленьей роще
По дороге он попросил напарника еще раз продемонстрировать
результат тренировок. Время было вечернее, почти ночное, «изотта» мчалась средь
пустырей и бараков недоброй славы Сокольничьих улиц, и заливистая трель,
которую исторг Девяткин, приложив к зубам сложенные колечком пальцы, прозвучала
зловеще. Если где-то неподалеку через темноту брел припозднившийся прохожий, у
бедняги, верно, душа ушла в подметки.
После репетиции, уединившись с Жоржем в пустой гримерной,
Эраст Петрович рассказал ему о результатах расследования.
Последовательность событий, согласно фандоринским выводам,
была следующая.
Из ревности и зависти к успеху партнерши Смарагдов
осуществляет гнусный трюк с гадюкой.
Царь поручает своему подручному выяснить, чьих это рук дело.
Мистер Свист докладывает шефу о виновности актера. Сознавая, что успех в высшей
степени прибыльных гастролей «Ковчега» зависит в первую очередь от Элизы, и
опасаясь, что Смарагдов подстроит ей какую-нибудь новую каверзу, Царь
приказывает устранить угрозу. С его точки зрения (и он оказывается прав), для
труппы лишиться такого премьера – потеря невеликая. Когда Свист является к
Ипполиту с вином, актер ничего плохого не подозревает. Вероятно, им и раньше
доводилось выпивать вместе. Бывший полицейский подсыпает в «Шато Латур» яду.
Если б во втором кубке не было трещины, инсценировка самоубийства полностью бы
удалась.
Со вторым убийством не все ясно. Очевидно, Лимбах задолжал
Конторе много денег и не желал их отдавать, причем всячески уклонялся от
объяснений – одну подобную сцену Фандорин видел перед входом в театр. Во время
премьеры «Двух комет» Свист откуда-то прознал, что Лимбах прокрался в уборную
Элизы и ждет ее там – вероятно, чтобы поздравить тет-а-тет. Тут уж корнету от
разговора было не уйти. Видимо, дело закончилось ссорой, и Свисту пришлось
пустить в ход рассекуху. Убийство скорее всего было непреднамеренным – иначе
преступник добил бы жертву. Вместо этого в панике он выбежал в коридор и ждал
там, пока раненый не затихнет. Дубликат ключа, вероятно, был сделан корнетом –
специально, чтобы прокрасться в уборную. Можно предположить, что Свист выяснил
это во время их бурного объяснения. Пока он держал дверь, не давая раненому
выбраться в коридор, у Свиста возник план. Если он запрет дверь ключом, взятым
со щита, а второй обнаружится у мертвеца, все будут уверены, что Лимбах закрыл
себя сам и сам же взрезал себе живот. Для этого достаточно сунуть в руку
покойнику нож, что и было исполнено. Однако, как в случае с кубком, Мистер
Свист опять проявил невнимательность. Он не заметил, что умирающий вывел кровью
на двери первые буквы фамилии «Липков», что в конечном итоге и вывело полицию
(скромно сказал Фандорин) на след.
Девяткин слушал с напряженным вниманием.
