Эта придумка, глубоко возмущавшая автора газетной статейки,
показалась Фандорину остроумной. Во-первых, выходило, что самые дешевые места у
Штерна все равно уходят по пяти рублей (столько стоило хорошее кресло в Большом
театре). Во-вторых, о «Ноевом ковчеге» судила и рядила вся студенческая Москва.
В-третьих, на спектакли приходило много молодежи, а именно ее энтузиазм больше
всего способствует успеху театра.
Не удостоив спекулянта ответом, хмурый Эраст Петрович
прошествовал к двери с табличкой «Администратор». Если бы пропуск надо было
получить внутри, Фандорин развернулся бы и ушел. Протискиваться через столько
спин он бы ни за что не стал. Но Ольга Леонардовна сказала: «В пяти шагах
справа от двери, на ступеньках, будет человек с зеленым портфелем…»
И действительно: ровно в пяти шагах от штурмующей дверь
толпы, прислонясь к стене, стоял очень высокий, широкоплечий мужчина в
полосатом американском костюме, который несколько контрастировал с грубым,
будто слепленным из бурой глины лицом. Человек этот был невозмутим, на галдящих
поклонников Мельпомены не смотрел, а стоял себе, насвистывал; локтем он
прижимал кокетливый бархатный портфель зеленого цвета.
Подойти к полосатому господину у Фандорина получилось не
сразу – все время кто-то просовывался вперед. Эти люди были чем-то неуловимо
похожи на пройдоху, пытавшегося слупить с Эраста Петровича двадцать пять рублей
за билет: такие же вертлявые, тенеобразные, с торопливой приглушенной речью.
Обладатель зеленого портфеля отделывался от них быстро, не
произнося ни слова – лишь свистел. Одному коротко и насмешливо, после чего
человечек немедленно исчез. Другому угрожающе – тот попятился. Третьему
одобрительно.
Распорядитель барышников-перекупщиков, определил Фандорин.
Ему наконец наскучило слушать художественный свист и наблюдать беспрестанное
мелькание. Он шагнул на ступеньку, удержал за плечо очередную невесть откуда
вынырнувшую тень и, согласно инструкции, произнес:
– От госпожи Книппер.
Откликнуться свистун не успел. Снова между ним и Фандориным
влез кто-то третий. Хватать его за плечо или иную часть тела Эраст Петрович не
стал – из уважения к мундиру. Это был офицер, гусарский корнет, да еще
гвардеец.
– Сила Егорович, умоляю! – вскричал молодой человек, глядя
на полосатого господина совершенно сумасшедшими глазами. – В партер! Не далее
шестого! Ваши совсем осатанели, требуют две красненьких! Пускай, но в долг. Я
все, что было, на корзину с цветами потратил. Вы знаете, Владимир Лимбах всегда
расплачивается! Ей-богу, я застрелюсь!
Барышник лениво посмотрел на отчаянного корнета и равнодушно
присвистнул.
– Билетов нет. Кончились. Могу дать контрамарку без места,
из дружеского расположения.
– Ах, вы же знаете, офицеру без места нельзя!
– Ну как угодно… Минуточку, сударь.
Последние слова, как и почтительная улыбка, с трудом
давшаяся этой глиняной физиономии, адресовались Эрасту Петровичу.
– Вот, извольте. Пропуск в четвертую ложу. Мое почтение
Ольге Леонардовне. Всегда готовы услужить.
Провожаемый ласковым посвистыванием барышника и завистливым
взглядом гусара, Фандорин пошел к главному входу.
– Ладно, давайте хоть контрамарку! – донеслось сзади.
Странный мир
Ложа номер четыре оказалась лучшей из всех. Будь театр не
частным, а императорским, ее, вероятно, называли бы «царской». Семь кресел с
золочеными спинками – три в первом ряду, четыре во втором – были в полном
распоряжении единственного зрителя. Тем впечатлительней был контраст с
остальным залом, где буквально яблоку негде было упасть. До начала спектакля
оставалось еще минут пять, но публика вся уже сидела, словно каждый опасался,
не объявится ли претендент на то же место. И небезосновательно: в двух или трех
местах капельдинеры успокаивали взволнованных людей, потрясавших билетами. Одна
сцена разыгралась прямо под фандоринской ложей. Полная дама в горностаевом боа,
чуть не плача, восклицала:
– Как фальшивые? Где ты купил эти билеты, Жако?
Багровый Жако лепетал, что у очень приличного господина, по
пятнадцати рублей. Привычные к подобным происшествиям служители уже тащили два
дополнительных стула.
В ярусах сидели еще плотней, даже стояли в проходах. Там
преобладали молодые лица, студенческие тужурки, белые блузки курсисток.
Ровно в восемь часов, сразу после третьего звонка, свет в
зале погас, двери зала плотно закрылись. Правило начинать спектакль вовремя и
не пускать опоздавших завел Художественный театр, но даже и там оно не
соблюдалось с такой неукоснительной строгостью.
Сзади послышался скрип.
Эраст Петрович, сидевший падишахом на центральном переднем
кресле, обернулся и не без удивления увидел давешнего гусара, обещавшего
застрелиться.
Корнет Лимбах – так, кажется, его звали – прошептал:
– Вы один? Отлично! Не возражаете, если я сяду? Куда вам
столько мест?
Фандорин пожал плечами – ради Бога, не жалко. Пересел
вправо, чтобы не тесниться. Однако офицер предпочел устроиться у него за
спиной.
– Ничего, я здесь, – сказал корнет, вынимая из чехла полевой
бинокль.
Дверь ложи опять скрипнула.
– Черт его принес! Не выдавайте, я с вами! – еле слышно
прошелестел в ухо Фандорину корнет.
Вошел средних лет мужчина во фраке и накрахмаленной рубашке,
с таким же, как у Эраста Петровича белым галстуком, только жемчужина в нем была
не черная, а серая. Банкир или преуспевающий адвокат, предположил Фандорин,
мельком глянув на холеную бородку и торжественно поблескивающую лысину.
Вошедший учтиво поклонился.
– Царьков. А вы – знакомый несравненной Ольги Леонардовны.
Всегда рад…
Из этих слов можно было заключить, что господин Царьков –
владелец чудесной ложи и что именно его актриса попросила о месте. Было не
совсем понятно, какое к этому имеет отношение свистун с зеленым портфелем, но
Эраст Петрович не собирался ломать над этим голову.
– Молодой человек с вами? – спросил любезный хозяин,
покосившись на корнета (тот разглядывал в бинокль лепнину потолка).
– Да.
– Ну что ж, милости прошу…
