«С меня довольно, – сказал себе Эраст Петрович. – Мне нет до
этой женщины дела, но наблюдать, как она флиртует с мужчинами, незачем. Это
отдает захер-мазохизмом». Он прикинул, когда можно будет удалиться, чтобы это
не выглядело афронтом, и решил, что минут через десять.
Ровно через десять минут он подошел к Штерну и шепотом
попрощался, попросив не привлекать к его уходу ничьего внимания.
Ной Ноевич выглядел то ли расстроенным, то ли озабоченным.
Вероятно, его встревожила речь мецената.
– Блестящий дебют, блестящий, поздравляю, – пробормотал он,
пожимая Эрасту Петровичу руку. – Давайте думать о следующей пьесе.
– Б-беспременно.
С облегчением Фандорин направился к выходу, лавируя между
актерами и гостями, большинство которых держало в руках чай или коньячные
рюмки.
Двери сами распахнулись навстречу Эрасту Петровичу. Он едва
успел подхватить Элизу, буквально ударившуюся об него всем телом. На ее лице
застыла маска ужаса, из-за расширенных зрачков глаза казались черными.
– А-а-а… – простонала она, кажется, не узнавая Фандорина. –
А-а-а-а…
– В чем дело? Что случилось?
По коридору бежал Шустров, утирая платком лоб.
– Что вы с ней сделали, черт бы вас побрал?! – крикнул ему
Эраст Петрович.
– Там… – Предприниматель, всегда такой спокойный, указывал
куда-то дрожащим пальцем. – …Там, в уборной… Элиза взяла ключ со щита, открыла
дверь… А там… Нужно вызвать полицию! Телефон… Где телефон?
Мертвец лежал в уборной, прямо под дверью, в позе зародыша –
скрюченный, прижавший руки к животу. Стараясь не наступить в огромную лужу
крови, Фандорин осторожно взял из разжатых пальцев складной нож с очень острым,
слегка изогнутым лезвием.
– Рассекуха, – сказал за спиной Маса.
– Без тебя вижу. Отодвинься, никого не подпускай. Здесь много
с-следов, – не оборачиваясь, сухо велел Эраст Петрович.
В комнате повсюду были пятна крови, кровавые отпечатки рук
покрывали изнутри дверь, на полу виднелись красные следы остроносых подошв.
Именно такие были на кавалерийских сапогах покойника.
– Пустите меня! – послышался сердитый голос Штерна. – Это
мой театр! Я должен знать, что тут произошло!
– Входить не с-советую. Полиции это не понравится.
Ной Ноевич заглянул в уборную, побледнел и перестал
настаивать, чтобы его пустили.
– Бедный мальчик. Его зарезали?
– Пока не знаю. Полагаю, корнет умер от потери крови.
Широкая резаная рана живота не вызвала мгновенной смерти. Он метался по
комнате, хватался за дверную ручку, потом силы его оставили.
– Но… почему он не выбрался в коридор?
Фандорин не ответил. Он вспомнил, как по дороге на банкет
проходил здесь и удивился, что дверь заперта на ключ. Оказывается, Лимбах лежал
всего в одном шаге, к тому времени, очевидно, уже мертвый или потерявший
сознание.
– Море крови, – обернувшись, сообщил остальным Штерн. –
Гусара зарезали или же он сам зарезался. В любом случае, завтра мы снова будем
во всех газетах. Репортеры вмиг разнюхают, что юноша был поклонником Элизы.
Кстати, что она?
– С ней Симочка, Зоя Дурова и Простаков, – ответила Василиса
Прокофьевна. – Бедняжка в полуобморочном состоянии. Представляю себе, каково
это – открыть дверь в собственную уборную и увидеть такое… Не знаю, как она это
переживет.
Сказано это было с особым значением, которое Фандорин
отлично понял.
– По крайней мере теперь ясно, почему корнет не бесновался
на премьере, – хладнокровно заметил Разумовский. – Интересно, как он вообще
сюда попал? И когда?
Ступив на носок между брызг крови, Фандорин потянул за
уголок картонку, что высовывалась из кармана парадного красного доломана. Это
был пропуск на артистический этаж, без которого в день премьеры постороннего
сюда не пустили бы.
– Судя по тому, что никто из актеров Лимбаха не видел, он
попал в к-коридор уже после начала спектакля. Господин Штерн, кто выдает
подобные пропуска?
Ной Ноевич взял картонку, пожал плечами.
– Любой из актеров. Иногда я или Жорж. Обычно гости
пользуются пропуском во время антракта или после спектакля. Однако мы играли
без перерыва, а сразу после спектакля все отправились в буфет. Сюда никто не
заходил.
– Борьно, – сказал Маса.
– Ты о чем?
– Когда зивот попорам – борьно. Он не самурай, он кричар.
Гуромко.
– Конечно, кричал. Но в зале играла музыка, а здесь не было
ни души. Никто не услышал.
– Смотрите, господин. – Палец Масы показал на дверь.
Среди подсыхающих потеков крови виднелись две грубо
намалеванные буквы: «Ли», причем вторая была смазана, словно пишущего оставили
силы.
– Ну вот что. – Эраст Петрович перешел на японский. – Не
спускай глаз со всех, кто тут есть. Больше мне от тебя ничего не нужно. Я
займусь этим делом сам, а поможет мне Субботин. Все равно без полиции не
обойтись.
– Что вы говорите? – нахмурился Ной Ноевич. – И почему вы не
дали Жоржу вызвать полицию?
– Я как раз и сказал Масе, что теперь пора. Сначала нужно
было убедиться, что никто не войдет в уборную и не испортит следов. С вашего
позволения, протелефонирую я. У меня есть в сыскной полиции знакомый, очень
хороший специалист. Господа, прошу всех вернуться в б-буфетную! А вы, господин
Штерн, поставьте у двери двух капельдинеров.
Специалисты за работой
– Нет никаких сомнений это самоубийство.
Следователь московской сыскной полиции Сергей Никифорович
Субботин по всегдашней привычке вдавил в переносицу дужку очков и, будто
извиняясь, улыбнулся. – На сей раз, Эраст Петрович, ваше предположение не
подтвердилось.
Фандорин не поверил своим ушам.
– Вы шутите? Человек сам распорол себе живот, а потом,
опять-таки сам, запер дверь снаружи и повесил ключ на щит?
Субботин похихикал, отдавая должное шутке. Промокнул платком
редкие белесые волосы – время шло к рассвету, позади осталось несколько часов
напряженной работы.
