Фандорин угрюмо слушал, не верил ни единому слову. Смотреть
на Масу было неприятно. Душили зависть и ревность. Японец разговаривал с ней, а
по роли сжимал в объятьях, целовал, касался ее тела (проклятье!). Можно ли
представить мужчину, который в таких условиях не поддастся колдовским чарам
этой женщины?
Закончился сентябрь, начался октябрь. Дни ничем не
отличались один от другого. Фандорин ждал очередного рассказа об Элизе, как
вконец опустившийся опиоман новой порции дурмана. Получал ее, но облегчения не
испытывал, а лишь презирал себя и ненавидел поставщика отравы.
Первый признак исцеления наметился, когда Эрасту Петровичу
вдруг пришло в голову посмотреться в зеркало. В обычной жизни он уделял немало
внимания своей внешности, а тут за две с лишним недели ни разу не причесался.
Посмотрел – ужаснулся (тоже обнадеживающий симптом). Волосы
свисают, почти совсем белые, а борода, наоборот, сплошь черная, ни одного
седого волоска. Не лицо, а рисунок Бердслея. Благородный муж не опускается до
свинства даже при самых тяжких обстоятельствах, сказал мудрец. «А в твоих
обстоятельствах ничего тяжкого нет, – укорил Фандорин свое отражение. – Просто
временный паралич воли». И немедленно понял, каким должен быть первый шаг для
восстановления самоконтроля.
Уйти из дома, чтобы не видеть Масу и не слушать его рассказов
про Элизу.
Эраст Петрович привел себя в порядок, оделся со всей
тщательностью и вышел прогуляться.
Оказывается, пока он сосал лапу в своей берлоге, осень
сделалась в городе полновластной хозяйкой. Перекрасила деревья на бульваре,
промыла дождями мостовую, высветлила небо в пронзительно-лазурный цвет и
пустила по нему орнамент из улетающих к югу птиц. Впервые за эти дни Фандорин
попытался спокойно проанализировать случившееся.
Причины две, говорил себе он, расшвыривая тростью сухие
листья. Возраст – это раз. Я слишком рано вознамерился похоронить чувства. Они,
как гоголевская Панночка, выпрыгнули из гроба и напугали меня до полусмерти.
Странное совпадение – это два. Эраст и Лиза, годовщина, «день памяти
Елисаветы», белая рука в луче прожектора. Ну и третье – театр. Этот мир,
подобно болотным испарениям, отуманивает голову и придает всем предметам
искаженные очертания. Я отравился этим пряным воздухом, он мне противопоказан.
Размышлять и выстраивать логическую линию было отрадно.
Эрасту Петровичу делалось лучше с каждой минутой. А недалеко от Страстного
монастыря (он сам не заметил, как дошагал до этого места по Бульварному кольцу)
произошла случайная встреча, которая окончательно направила больного на путь
выздоровления.
От размышлений его отвлек грубый вопль.
– Хам! Скотина! Гляди, куда едешь!
Обычная история: лихач проехал близ тротуара по луже и
окатил прохожего с ног до головы. Забрызганный господин (Фандорину было видно
лишь узкую спину в крапчатом пиджаке и серый котелок) разразился руганью,
вскочил на подножку и принялся охаживать мужичину палкой по плечам.
Извозчик обернулся и, должно быть, мигом определил, что
перед ним птица небольшой важности (как известно, лихачи на этот счет
психологи), а поскольку был вдвое шире агрессора, вырвал у него палку,
переломил ее пополам и схватил обрызганного за грудки, да занес здоровенный
кулак.
Все-таки полвека без крепостного рабства до некоторой
степени размыли границы между сословиями, отрешенно подумал Эраст Петрович.
Представитель низшего класса в 1911 году уже не позволяет господину в шляпе безнаказанно
чинить над собою расправу.
Господин в шляпе задергался, пытаясь вырваться, повернулся в
профиль и оказался знакомым – то был актер на амплуа злодеев и интриганов Антон
Иванович Мефистов. Фандорин счел своим долгом вмешаться.
– Эй, бляха 38–12! – закричал он, перебегая улицу. – Руки не
распускать! Сам виноват!
«Психологу» довольно было одного взгляда, чтобы понять: а
вот этому человеку перечить не надо. Извозчик выпустил Мефистова и сказал,
проявив похвальное намерение бороться за свои права цивилизованным образом:
– А я его к мировому! Ишь, палкой драться! Нет такого
обычая!
– Это п-правильно, – одобрил Эраст Петрович. – Его оштрафуют
за побои, а тебя за испорченное платье и сломанную трость. Сочтетесь.
Извозчик поглядел на брюки Антона Ивановича, что-то
прикинул, крякнул и хлестнул свою лошадку.
– Здравствуйте, господин Мефистов, – поздоровался тогда
Фандорин с бледным «злодеем».
Тот воскликнул, грозя кулаком вслед коляске:
– Скот! Пролетарий! Если бы не вы, я бы ему всю морду
расквасил… Впрочем, спасибо, что вмешались. Здравствуйте.
Он вытирал платком одежду, костлявая физиономия дергалась от
злости.
– Помяните мое слово, если Россия от чего-то погибнет, то
исключительно от хамства! Хам на хаме сидит и хамом погоняет! Сверху донизу
сплошные хамы!
Впрочем, он довольно быстро успокоился – все-таки актер,
существо с чувствами бурными, но неглубокими.
– Давно вас не видно, Фандорин. – Оглядел Эраста Петровича
получше, впавшие глазки блеснули любопытством. – Эк вы подурнели. Стали на
человека похожи, а то были как картинка из дамского журнала. Болеете, что ли?
Ваш японец не говорил.
– Болел немного. Теперь почти з-здоров.
Встреча была Фандорину неприятна. Он коснулся пальцами
цилиндра, собираясь откланяться, однако актер схватил его за рукав.
– Слыхали наши новости? Скандал! Порнография! –
Ящероподобное лицо просияло счастьем. – Красотка-то наша, недотрога, принцесса
египетская как осрамилась! Я об Элизе Альтаирской, если вы не поняли.
Но Фандорин его отлично понял. Понял он и то, что случайная
встреча произошла неспроста. Сейчас он узнает нечто важное, и это, возможно,
ускорит выздоровление. Однако грубость в ее адрес спускать было нельзя.
– Отчего вы так злобно отзываетесь о госпоже
Альтаирской-Луантэн? – неприязненно спросил он.
