– Естественно. Он же Невидимый. Зато сколько экспрессии! И
потом, Невидимый – стержень, двигатель действия. А в роли наемных убийц вы
сможете продемонстрировать свои блестящие навыки сабельного боя. Вы сами
рассказывали, что в юнкерском училище шли первым по фехтованию.
Девяткин, польщенный комплиментами, кивнул, но как-то
неуверенно.
– Японское фехтование существенно отличается от з-западного,
– заметил Фандорин, вновь начавший заикаться. – Здесь потребуется некоторая
подготовка.
– Да, проблема, которая меня беспокоит, это японские реалии.
Все эти жесты, музыкальные инструменты, песни, пластика и прочее. Надо будет
где-нибудь найти живого японца и взять его в консультанты. Я не могу себе
позволить ставить клюкву вроде миланской постановки «Мадам Баттерфляй». – Штерн
озабоченно нахмурился, но автор пьесы его успокоил:
– Естественно, я подумал об этом. Во-первых, я сам неплохо
разбираюсь в японских материях. А во-вторых, я привел к вам японца. Он ждет в
вестибюле.
Все так и ахнули, а Элиза подумала: этот человек кудесник,
ему не хватает только усеянного звездами плаща и волшебной палочки. Подумать
только – водит с собой настоящего живого японца!
– Так зовите его скорей! – воскликнул Ной Ноевич. – Воистину
вас послал нам театральный бог! Нет-нет, оставайтесь! Господа, кликните
капельдинера, пусть приведет нашего японского гостя. А я, Эраст Петрович, пока
хочу вас спросить: может быть, раз уж вы столь предусмотрительны, у вас есть
какие-нибудь соображения по поводу исполнителя роли этого… как его… – Он
заглянул в пьесу. – …этого си-но-би по прозвищу Неслышимый? Насколько я понял,
синоби – это клан профессиональных убийц, вроде арабских ассасинов. Он у вас и
жонглирует, и по канату ходит, и от клинка уворачивается.
– В самом деле, – сказал Разумовский. – А героя-то у нас
нет. Был бы жив Смарагдов…
Регинина заметила:
– С трудом представляю себе Ипполита, разгуливающего по
канату.
– Да, это проблема, – подхватил Девяткин. – Боюсь,
неразрешимая.
Режиссер не согласился с ним:
– Ну уж неразрешимая. Можно поискать какого-нибудь акробата
из цирка. Циркачи иногда бывают довольно артистичны.
– Быть может, здесь необязателен профессиональный актер, –
высказал здравое предположение чудесный Эраст Петрович. – Роль Неслышимого без
слов, а лицо его до самого конца закрыто маской.
– Скажите-ка, – Штерн с надеждой воззрился на Фандорина, – а
вы, проживая в Японии, не занимались всякими этими восточными штуками? Нет-нет,
не отказывайтесь! Из вас с вашей фигурой и внешностью могла бы получиться
отличная пара для Элизы!
Красавец заколебался, впервые за все время поглядев в ее
сторону.
– Да, я всё это умею, даже ходить по канату, но… Я ни за что
не решился бы выйти на сцену… Нет-нет, увольте.
– Просите его, Элиза! Умоляйте! Падайте на колени! –
закричал взбудораженный Ной Ноевич. – Посмотрите на эти черты! Сколько в них
изящества! Какая сила! Когда Неслышимый в конце снимет маску и луч высветит его
лицо, публика с ума сойдет!
Элиза протянула к автору руки жестом молящей о милосердии
Дездемоны и послала ему лучезарнейшую из своих улыбок – перед такой не
удавалось устоять никому из мужчин.
Но разговор прервался, потому что в дверь заглянул
капельдинер.
– Ной Ноевич, привел. Заходите, господин хороший.
Обращение было адресовано невысокому, коренастому азиату в
клетчатой паре. Он сделал несколько шагов и в пояс, не сгибая спины, всем поклонился,
сняв при этом канотье. Блеснул идеально круглый, бритый, будто отполированный
череп.
– Михаир Эрастовить Фандорин, – громко представился он и
поклонился еще раз.
– Это ваш сын?! – удивленно спросил Штерн у автора. Тот сухо
ответил.
– Не родной. На самом деле его зовут Масахиро Сибата.
– Феноменально, – протянул Ной Ноевич свое любимое словечко,
жадно разглядывая восточного человека. – Скажите, Михаил Эрастович, вы случайно
не умеете жонглировать?
– Зёнгурировач? – повторил японец. – А. Немнозько умею.
Вынул из нагрудного кармана часы, из брючного складной
ножик, из бокового почему-то половинку бублика и стал ловко подбрасывать всё
это в воздух.
– Превосходно! – На лице режиссера появилось хищное
выражение, хорошо знакомое Элизе. Так Ной Ноевич выглядел, когда в голове у
него рождалась какая-нибудь особенно дерзкая творческая идея. – А по канату
ходить вам не приходилось? – Он молитвенно сложил руки. – Хотя бы чуть-чуть! Я
читал, что ваша нация необычайно ловка в физических упражнениях.
– Немнозько умею, – повторил Фандорин-младший и, подумав,
осторожно прибавил. – Есри не очень высоко.
– Феноменально! Просто феноменально! – едва не прослезился
Штерн. – Мы не будем вас мучить, Эраст Петрович. Я понимаю, в вашем возрасте
выходить на сцену странно. Есть идея грандиозней. Господа, у нас в пьесе будет
играть настоящий японец! Это придаст спектаклю достоверность и новизну.
Взгляните на это лицо! Вы видите эту азиатскую лепку, эту животную мощь?
Изваяние Будды! – Под простертой дланью режиссера японец приосанился, сдвинул
брови и сузил свои и так неширокие глаза. – Мы будем держать в тайне до самой
премьеры, что исполнитель главной мужской роли японец. Зато, когда в момент
раскрытия он снимет маску, это будет фурор! Такого героя-любовника на
европейской сцене еще не бывало! Скажите, друг мой, а могли бы вы изобразить
любовную страсть?
– Немнозько умею, – невозмутимо ответил Михаил-Масахиро.
Поглядел вокруг, выбрал в качестве объекта Клубникину и
впился в нее внезапно загоревшимся взглядом. Ноздри его небольшого носа
плотоядно раздулись, на лбу выступила жила, губы слегка затрепетали, будто не в
силах сдержать стон.
– Мама моя, – слабо пролепетала Симочка, заливаясь краской.
– Феноменально! – пророкотал Штерн. – Никогда не видел
ничего подобного! Но я еще не спросил главное: согласитесь ли вы сыграть в
пьесе вашего приемного батюшки? Мы все, все вас об этом просим. Просите его!
– Просим, просим, пожалуйста! – зашумели актеры.
– От этого будет зависеть успех пьесы и судьба нового
драматурга, – весомо молвил Штерн. – Вы ведь хотите помочь своему приемному
родителю?
– Отень хочу.
